Сервен намеренно подробнее останавливается на том, что у Луазеля сказано скороговоркой. При Карле VI в 1406 году университет через парламент потребовал подтверждения свобод галликанской церкви. Заслугой университета и доказательством его процветания при Карле VII служит подписание Прагматической санкции в Бурже. Без университета и его воспитанников галликанская церковь была бы погублена, ведь папа Пий II добился согласия Людовика XI на отмену Прагматической санкции. При Франциске I, когда был заключен Болонский конкордат с папой Львом X, университет отстаивал свое право представлять образованных людей для наделения их вакантными бенефициями.
Поэтому заслуги университета касаются прежде всего сохранения галликанской церкви и порядка в королевстве.
Что же касается заслуг теологов в борьбе с ересями и схизматиками, то эту честь им надо разделить с другими факультетами. Не один Геркулес одерживал подвиги, побеждая чудовищ, но многие другие не менее доблестные герои
[303].
Возвращаясь к праву патроната, Сервен дополняет свой тезис о том, что земли аббатства изначально принадлежали королю и по соглашению 1345 года был восстановлен их статус: они вернулись в руки монарха, то есть Парижского университета, его любимой дочери. Помимо дарения Хильдеберта, адвокат ссылается на грамоты Карла Лысого, Филиппа II Августа
[304], Людовика Святого (1270 год) и Филиппа III (1272 год). В последнем случае аббату передавалась юрисдикция над теми землями, на которых построены церкви Сент-Андре-дез-Ар и Сен-Ком-э-Сен-Дамиан. В осуществлении прав, делегированных королем, университет, таким образом, заменял прежнего владельца. И договор 1345 года никак нельзя назвать незаконной сделкой, сходной по характеру с симонией. Это была не продажа церковного бенефиция за деньги, но обмен прав, имеющих светское происхождение.
И если папа сможет назначать кюре в церкви, находящиеся под патронатом университета, то Академия лишится одного из самых важных своих прав
[305].
Решающую роль в победе Жана Амильтона сыграли, по всей видимости, не столько исторические аргументы Сервена, сколько доказательства серьезных нарушений, допущенных Версорисом и Тенрие. Но трудно не заметить, что Сервен в «Реплике» значительно вырос как историк. Он сохраняет апелляцию к «здравому смыслу» и порой перегружает текст риторическими восклицаниями, однако теперь гораздо чаще указывает источники своих сведений: сочинения историков гуманистического направления, хроники, самые неожиданные свидетельства современников, например Вениамина Тудельского, а также излюбленные тексты университетской традиции — «Сон виноградаря», проповедь Жерсона «Vivat rex!» и другие. Сервен уступает Луазелю в искусстве исторической критики и в самой историчности мышления. Но есть у него и козырь — он гораздо лучше оппонента знаком с собственно университетскими источниками. Он ссылается на «Книгу ректора», подчеркивая, что смотрел цитируемые документы сам. Судя по всему, речь шла о своеобразном картулярии университета, хранившемся в Наваррской коллегии, где, согласно Франсуа де Бельфоре, автору описания Парижа, помещалась «сокровищница хартий университета — привилегии и иммунитеты, пожалованные университету»
[306]. Благодаря описи университетских архивов, составленной в 1623 году Николя Кентеном, известно, что булла Григория IX, на которую ссылался Сервен, действительно имелась только в «Книге ректора»
[307]. Доступ к этому архиву был ограничен, его имели ректор и секретарь (greffier) университета, возможно также прокуроры наций и некоторые другие должностные лица университета. Сервен ссылался на Жана Филлесака, ознакомившего адвоката со «своей книгой». Однако это было, когда он готовил свою первую речь, поскольку полномочия Филлесака истекали в мае. Ответную речь Cервен готовил летом, для нее понадобилось тщательное знакомство с документами. Что-то он обнаружил в библиотеке Сен-Виктор, воспетой Рабле. По-видимому, ему был облегчен доступ и к университетским архивам: «Книгам ректора» и «Книгам прокуроров наций». Если Луазель мог опереться на помощь своего друга Паскье, то кто помогал Сервену?
Луазель был адвокатом Жана Амильтона, выступавшего как частное лицо. Однако его иск был поддержан Парижским университетом. В сборнике Луи ле Карона, составленном через десять лет после описываемого процесса, упомянуто, что на процессе помимо Сервена и Луазеля выступал и адвокат Шоар
[308]. Жак Шоар был одним из присяжных адвокатов Парижского университета (avocet juré de l’Université), служивший корпорации уже не менее четвери века. Правда, в тех случаях, когда история доносит нам свидетельства о его деяниях, они оказываются не слишком удачными. В 1564 году он не принял участие в процессе университета против иезуитов, предоставив эту честь Этьену Паскье, в 1570 году безуспешно отстаивал интересы обладателей университетских степеней, обделенных вакантными бенефициями в архидиаконате Руана. Его противником тогда был могущественный кардинал Лотарингский, архиепископ Руанский
[309], в 1579 году Шоар представлял университет в иске против Рош ле Баифа, медика, сторонника методов Парацельса, и опять неудачно
[310]. И только однажды его имя упомянуто в описании процесса, выигранного университетом, — о предоставлении бенефиция обладателю университетской степени
[311]. Но, во всяком случае, опыта и университетских связей Шоару было не занимать, и он вполне мог помочь коллеге поработать с университетскими архивами. Возможно, Сервен и сам работал с источниками, но обратим внимание, что демонстрировать свои изыскания он стал только после атаки Луазеля.
