Адвокат Фелибер Барио брал по пяти су за заполненный свиток, содержавший тексты его речей. Один нормандец, заплатив двойной дукат, посчитал, что переписанные тексты не стоят так дорого, и потребовал у служившего у адвоката клерка сдачу. Но адвокат не растерялся, сказав, что вспомнил один аргумент, который может стать решающим для всего дела, и тут же надиктовал клерку еще два листа, чтобы покрыть полученную сумму
[380]. Этот же Барио питал такую любовь к своим процессам, что, уже став советником, дома в одной из комнат развесил мешки с документами по каждому из прежних дел
[381] и любил пересчитывать их с тем же чувством, с каким крестьянин пересчитывает своих овец
[382].
С мешками связано немало забавных историй. Паскье вспоминает, как во времена его молодости пригожий на вид адвокат, поселившись возле дома одной женщины, имевшей дочку на выданье, каждый день шествовал у них под окнами во Дворец, причем его клерк нес за ним большой мешок, чтобы показать, какая у него богатая практика. Его план удался, и вскоре он женился. После свадьбы он продолжал таскать мешок туда и обратно, но кроме этого он ничего не приносил домой, и во Дворце над ним уже начинали смеяться. Заняв 25 или 30 ливров ренты, он приносил теперь то экю, то половину этой суммы, пока его кредит не закончился. К тому времени адвокат уже был обременен детьми и долгами. В итоге жена, раскрыв обман, взяла на себя все расходы, поскольку происходила из богатой семьи
[383].
Молодые были склонны подсмеиваться над стариками из категории «вечных» адвокатов.
Я забыл упомянуть о Жане дю Буасле, в котором не было ничего достойного внимания, кроме силы и громкости голоса:…когда он произносил речь в Палате прошений, то его было слышно в капелле Дворца
[384].
На склоне своих дней он казался смешным, хотя в молодости его ценили. Когда Паскье только поступил во Дворец, одним из старейших адвокатов был Рауль Спифам.
Говорили, что некогда он был очень известен, принадлежа к одному из лучших семейств города, но к концу дней его слава закатилась, и он был примечателен лишь одним: желая воссоздать или поддержать древний знак чести адвокатов… на ежегодную присягу по случаю открытия сессии парламента он являлся в алой мантии, чего никто, кроме него, не делал, хотя, как я вам уже говорил, на старинных церковных фресках адвокаты изображены в таких же одеяниях, как и советники
[385].
На самом деле Спифам
[386] был знаменит и гораздо более экстравагантными поступками
[387]. Удивительно, что Паскье, приводивший по поводу древних одеяний адвокатов ровно такие же аргументы, что и Спифам, не считал его своим союзником. Не считал он таковым и Шарля Дюмулена, который в свое время потратил много сил на то, чтобы подчеркнуть общественную пользу адвокатских занятий
[388]. Возможно, это вызвано было их слишком нарочитым противопоставлением себя прочей адвокатской массе. Так, Дюмулен воспроизводит свою беседу с коллегой и соседом Франсуа де Монтононом, который удивился, видя, что мэтр возвращается из Дворца в час дня. Дюмулен отвечает: «Там адвокаты-консультанты, отошедшие от дел или не занятые процессами, ведут досужие беседы, и так проходит вся их жизнь», он же удаляется, дабы работать над книгами, поскольку его мир — это его кабинет. Дюмулен желал не отвлекаться ради развлечений, но посвятить себя служению общему благу
[389]. В первой нашей главе уже говорилось, что Дюмулен, в отличие от современных ему юристов, отказался носить недавно вошедшую в моду бороду, дабы не тратить драгоценного времени на уход за ней. В этом он, подобно Раулю Спифаму, зрительно выделялся из общей массы. Спифам же почти дословно совпадает с Дюмуленом в своем ответе приставу, объявившему ему запрет появляться во Дворце
[390]. Эти яркие адвокаты, работавшие в середине XVI века, ощутив уязвимость адвокатского статуса, старались выделить себя из общей массы людей в черных мантиях, но они отнюдь не были склонны к конкретным действиям, направленным на сплочение ordo advocatorum.
Паскье и Луазель, напротив, стремятся укрепить самосознание адвокатов in corpore. Поэтому они стараются по возможности загладить имеющиеся противоречия и обеспечить преемственность поколений ради выживания корпорации.
Кто-нибудь продолжит список, начатый нашим старейшиной, и включит в него имена тех, кто живет сегодня и кто, как я считаю, ничем не уступает предшественникам… Вы же обязаны предпринять все усилия для сохранения за нашим сословием того ранга и тех почестей, которые своими трудами и заслугами завоевали наши предки, чтобы передать их вашим преемникам
[391], — заключает Луазель.
