Приказ есть приказ. И полковник Соколов повел свои полки на Киров.
Что произошло, думал Поярков, почему медлит Чернокутов? Уже пора открывать огонь. Еще минута-другая – и немцы выбегут на одну линию с позициями его взвода, и вести огонь Блинову будет нельзя.
И тут захлопали минометы. В поле разорвались первые пристрелочные мины. Немцы сразу метнулись к дороге. Но в это время взвод открыл огонь из всех стволов. Немцы залегли. Потом послышались крики. Несколько человек вскочили на колени с поднятыми руками. Тотчас их срезало очередью, выпущенной со стороны дороги. Такое взвод Пояркова видел впервые – немцы стреляли по своим.
– Вот сволочи, – выругался Поярков, а сам подумал, что, пожалуй, поступил бы точно так же, если бы кто-нибудь из его взвода дрогнул и поднял руки.
Прибежал связной от ротного.
– Старший лейтенант Чернокутов приказал прекратить огонь, – сказал он и выглянул в оконный проем. – Ого! Сколько их тут у вас! А эти ж кто такие? Бобики, что ли?
Когда стрельба утихла, Климантов улучил минуту, выскочил из укрытия и завел коней за колокольню, привязал концы вожжей к столбу. Вернулся довольный. Потрогал ствол перегревшегося пулемета, поплевал на дырчатый кожух и сказал:
– Вот бы нам в колхоз таких коней! Какое бы сразу племя пошло!
– Что, оба жеребцы? – спросил его боец Петельников.
Когда Климантов отгонял лошадей, он лег к его пулемету. Теперь курил, тягая из рукава, чтобы не заругался взводный.
– Жеребцы. Видал, какие богатыри! Такие, если их к нашим кобылкам подпустить, добрых жеребят наделают.
– А ты что, Клим, – окликнул пулеметчика другой боец, сидевший во время боя на железной решетке возле верхнего окна, – до войны конюхом, что ли, в своем колхозе был?
– Да нет. Плотничал.
– А я думал, конюхом. А что ж ты за них, за жеребцов этих, под пули лезешь? По ним же никто не стрелял.
– Мало ли, ранят… Шальная прилетит – и готов конек.
– Ранят – прирежем. Старшина на отбивные пустит. Конина с голодухи заместо баранинки пойдет! Да, Насибулин?
Насибулин, жевавший сухарь, пока остальные курили, улыбнулся, отчего его широкие скулы разошлись под клапаны шапки еще шире, а глаза почти закрылись.
– Не-е, Климантов поступил правильно, – сказал Насибулин. – Зачем коня напрасно резать? Старшина макароны сварит. А конь пускай живет.
– Макароны… Макароны без мяса – пустая еда. Вы ж, татары, конину любите. А? – напирал Холопов. Он слез со своей решетки и курил, устало привалившись к стене, наблюдал за краем дороги, где дымила танкетка.
– Почему такой злой, Холопов? Не надо быть таким. При чем тут кони? Ты сам такой! – И Насибулин отвернулся.
После боя бойцы чувствовали опустошение. Нерастраченная злоба требовала выхода. Многие молчали, подавляя в себе всякое, о чем не хотелось вспоминать: и пережитый страх, и неуверенность в себе и командирах, и панику перед невозможностью выбрать себе иную судьбу хотя бы на ближайший час или минуту.
– И правда, Холопов, помолчи, – сказал Климантов. – Вот не обеспечит Печников горячими макаронами, будешь и ты конину жрать. И еще похваливать.
– А я что, отказываюсь, что ли… Буду.
Отдохнули. Дух перевели.
Поярков приказал, чтобы все заняли свои места и приготовили оружие. Поднялся на колокольню. Посмотрел вокруг. Второй взвод начал перемещаться ближе к дороге, охватывая полукольцом болото. Первый находился на месте. Минометы продолжали редкий огонь. Теперь мины рвались в болоте. Там еще метались какие-то люди. Машина догорала. Вторая стояла поодаль. Гужевой обоз замер. Там слышались крики, женский и детский плачь.
– А ну-ка, Холопов, ведите ту… разведчицу! – приказал он. – Надо ее допросить. Кто там, в обозе, непонятно.
– Да что тут непонятного, – сказал Холопов, закидывая за спину винтовку. – Бобики из деревни побежали. Вместе с немцами уходят. И семьи свои с собой тащат. Хоть бы детей пожалели.
– Пожалеют они… Ни чужих не жалели, ни своих вон теперь…
Похоже, Холопов был прав.
Часть санных повозок тем временем развернулась и помчалась назад, в Пустошки.
– Серанули бобики, – стиснул зубы Петельников.
Пришел Холопов, доложил:
– Сбежала баба. И корову бросила. – И многозначительно подбил сказанное: – Значит, жизнь дороже.
– Неужто эти сукины коты выслали ее вперед для разведки? – Климантов стоял перед своим пулеметом на коленях и осторожно трогал пальцами раструб и дырчатый кожух.
– Да вон она, ваша разведчица, – кивнул в проем Петельников.
Женщина стояла на коленях над одним из убитых полицейских. Она поправила его руки, сложила на груди. И легла рядом, обхватив его рукой.
– Вот она, война проклятая, – стиснул зубы Климантов.
– Ты, Клим, и их еще пожалей, – сказал Холопов.
– Ну так возьми винтовку – и ее тоже… Что тут патрон жалеть? А?
– Я с тобой, Клим, драться не собираюсь. Мне на ее слезы наплевать. Там, может, на нем… кто он ей, отец, брат, муж… столько слез и крови, что…
Справа снова началась стрельба. Взвод Шубникова охватил край болота и завязал бой с теми, кто успел пройти краем болота, где держал лед, в сторону леса. Шубников им отрезал отход. Часть взвода шла на лыжах. Лыжники быстро перемещались правее, в глубину болота. Прочесывали ольшаник.
Полицейские с первых саней, уцелевшие во время первого залпа, показались за дорогой. Винтовки у них были закинуты за спины, руки подняты вверх.
– Трое всего. А где ж остальные? – Климантов поднял к плечу приклад «дегтяря».
Все молча ждали очереди. До полицейских было метров сто, не больше. Срезать их сейчас для такого пулеметчика, как Климантов, не составляло никакого труда. Одна длинная очередь в десять – пятнадцать патронов, и дело было бы кончено. Но Поярков, сам от себя не ожидая, вдруг сказал:
– Отставить. Патроны надо беречь.
– Ладно. Живите, падлюки. – И Климантов поставил приклад на протаявшие кирпичи. – Как говорит наш старшина Печкин, из безвыходного положения есть два пути: первый – в более худшее, а второго обычно не бывает…
Полицейские бежали к церкви сдаваться. С колокольни им что-то кричали пулеметчики второго расчета.
– Зачем такой шайтан в плен брать? – тихо сказал Насибулин. Глаза его хищно сузились. Он начал осматривать свою винтовку. Проверил патроны в магазине. Черные пальцы его дрожали.
Другие тоже занервничали.
Полицейские вышли на дорогу. Оглянулись на болото. Подошли к убитым. Один из них окликнул женщину. Та помотала головой, но даже не оглянулась.
– Вставай, Нюра, пошли, – сказал один. – Не поднимешь его уже. Пошли.
