Мисс Граймс так и продолжала сидеть со мной, несмотря на мои возражения, что я уже не маленькая. Она запирала меня в моей спальне, а однажды даже заперла на чердаке за «нахальство». Я никогда не могла простить родителей за то, что они не верили мне. Они закрывали на это свои уши и глаза, потому что у них было слишком много других проблем.
Когда мой отец стал аукционером, его жалованье увеличилось, и мы могли уже нанять няньку для Беллс. Тогда мама снова вернулась в свою студию и работала день и ночь, работала, работала, работала. Вероятно, это отвлекало ее от семейных проблем и переносило в другой мир. Ее жизнь была разделена между хлопотами с Беллс и выполнением заказов. Мне казалось, что она совсем не интересуется мной, и мы все больше отдалялись друг от друга.
Беллс была «маминой дочкой». Теперь мама с папой находили, что жить с ней сравнительно просто, не то что со мной. Беллс была «артистичной»; мама поощряла ее, чтобы она рисовала, писала красками, готовила еду – все это она любила в детстве и любит до сих пор. А Кэти была «конфликтной».
– Что ты сделала с собой, Кэти! – слышу я мамин крик, знакомое отчаяние в ее голосе; ее зеленые глаза сверкали, изо рта сыпались упреки. – Как ты могла совершить такую глупость? Такой идиотизм? – Я словно сейчас вижу, как она в бешенстве развязала свой грязный фартук и швырнула его на пол.
Я окрасила волосы в синий и розовый и стала словно экзотическая птица. Я подражала Натали, которая меняла свой цвет волос так же часто, как Мадонна.
Мама дернула меня за руку.
– Какой идиот сделал это с тобой? Ты стала похожа на чучело! В твоих волосах ползают синие и розовые червяки!
Когда мы ехали в машине домой, она была скорее огорчена, чем сердита.
– Почему ты все время нарочно стараешься меня огорчить? Кэти, что с тобой? Ты была такая милая девочка.
Разве не ясно? Неужели мне еще надо сделать пирсинг языка, чтобы привлечь к себе внимание мамы?
Не думаю, что теперь мама переменила свое мнение обо мне и больше не считает меня «конфликтной». Вероятно, она до сих пор уверена, что я веду в Лондоне несуразную жизнь, запалив свечу с обоих концов. Я для нее по-прежнему осталась непутевой дочерью.
Теперь, когда я думаю об этом, это кажется мне даже тривиальным; в конце концов, люди проходят и через гораздо более тяжелые испытания. Но ведь мы ничего не забываем, верно? Мы не забываем даже малейшее пренебрежение, и уж тем более обиду на то, что от тебя отвернулись самые близкие тебе люди и ты теперь играешь вторую скрипку рядом с родной сестрой. Беллс тут не виновата. Я знаю, что она никогда не старалась стать золотым ребенком в маминых глазах; знаю, через какие муки ей довелось пройти, и все-таки немного виню ее за то, что она перетянула на себя мамино внимание. Если мамы не было дома, она находилась в больнице. Каждую неделю у Беллс были уроки речевой терапии, врачи либо проверяли ее зрение, либо помогали улучшить слух. Всегда нужно было куда-то ехать. Я никогда не говорила об этом с Беллс, вероятно, из-за того, что мама всегда твердила – как мне повезло, раз у меня нет таких дефектов. Как я смею злиться или обижаться, если у меня впереди вся жизнь?
Мое неуютное детство помогло мне во многих отношениях. Оно выработало у меня стремление к независимости. Но все-таки не до конца. У меня осталась потребность, чтобы рядом со мной кто-то был; взять хотя бы отношения с моими бойфрендами. Я хочу быть любимой; я хочу чувствовать себя нужной кому-то. Внутри меня не исчезает зияющая дыра, которую я годами пыталась не замечать, но она так никуда и не делась. Когда я слышу, как Беллс так легко и беззаботно говорит о маме, ко мне возвращаются былые обиды и ревность.
Мы были когда-то близки, мама с нежностью относилась ко мне.
Я закуриваю еще одну сигарету и выпускаю в воздух колечко дыма. Я никогда не забуду, как мама не пришла на нашу школьную постановку «Парни и куколки»
[3], где я выступала в главной роли. Я заняла два места в первом ряду, но что-то «приключилось с Беллс» – вечная отговорка. Я притворилась, будто мне все равно. Возможно, в этом была моя ошибка. Я была слишком гордой. Но я до сих пор помню, как папа сидел рядом с пустым креслом.
17
– Он даже не позвонил мне, не спросил, нашла ли я ее, – вполголоса жалуюсь я Эмме по телефону, сидя в бутике за своим столом. Ив и Беллс вышли, чтобы купить круассаны и капучино.
– НЕТ! Это ужасно! – возмущается Эмма. – И что ты ему сказала?
– Сэм, от тебя не было никакой пользы.
– Ты о чем? – Он брился, и я разговаривала с его отражением в зеркале.
– О вчерашнем дне! – воскликнула я, натягивая свои джинсы, и тут же прищемила палец. – Ох, черт! – Я набрала в грудь воздуха. – Беллс пропала, и ты даже не позвонил.
– Она убежала, что ли? – равнодушно поинтересовался он. Таким тоном он мог бы говорить о погоде. Я швырнула в него кроссовку. Она ударила его по спине и со стуком упала на пол.
– Господи, Кэти, что за…?
– Ты мог хотя бы сделать вид, что тебе не все равно. Проявить немного участия.
– Но ведь ты нашла ее, не так ли? – Он нетерпеливо повернулся ко мне. – Знаешь что? У меня нет времени на это. Через полчаса я встречаюсь с моим тренером.
Я швырнула в него второй кроссовкой. Она угодила ему в лицо. Меткий удар.
– НЕТ! Ты врешь! – ахает Эмма и начинает хохотать.
– Не вру.
– Вот и молодец! Надеюсь, ему было больно. И что он сказал?
– Что на тебя нашло? – заорал он, схватившись за щеку. – Вот так. Теперь у меня будет синяк на щеке. Спасибо, Кэти.
– Вчера был настоящий ад, – сказала я, понизив голос, но стараясь, чтобы из него не пропала злость. – Если бы не Марк…
– Кто? – Наконец-то у него появилась крупица интереса.
– Марк.
– Кто такой Марк?
– Очень приятный мужчина, – старательно подчеркнула я. – Он отыскал вчера Беллс. Он заходил сюда на пиццу. – Эта информация подействовала. Сэм наконец-то встрепенулся.
– На пиццу? Зачем ты пригласила этого парня на пиццу?
– Из благодарности. Если бы он не нашел ее, не знаю, что могло бы случиться. У нее был приступ астмы.
– Во-первых, почему Беллс сбежала? – спросил Сэм, сев на кровать и натягивая кроссовки.
– Потому что она всегда так делает, когда обижается, – объяснила я ему, как будто это было ему интересно. – Дома так часто бывало. – Я рассказала ему про бирки, чтобы убедиться, что ему хоть чуточку интересно. Что он, в конце концов, нормальный человек.
