– А чем вы вообще занимаетесь?
Мой взгляд невольно возвращался к большой дыре на локте его синего свитера, вероятно, когда-то давным-давно купленного в «Маркс &Спенсер» и нуждавшегося в основательной починке.
– Я учитель.
– Да-да, вы уже говорили. Что вы преподаете?
– Английский. Еще веду театральный факультатив.
Есть что-то романтическое в том, что он имеет отношение к театру, отмечаю я теперь, постукивая красной шариковой ручкой по столу.
– В самом деле? – спросила я. Почему мы всегда задаем этот вопрос – «В самом деле?» или «Правда?». Неужели я ожидала, что Марк покажет мне язык и скажет: «Нет, я пошутил»? – Какой возраст у ваших учеников? – продолжала я свои расспросы.
– Тинэйджеры. Я люблю трудные задачи.
Всклокоченные русые волосы без всякого пробора, маленькая родинка на правой стороне лица и даже скучные круглые очки в темной оправе показались мне симпатичными. Готова поспорить, что в его школе полно девчонок, у которых учащался пульс при виде него.
– Я люблю летние каникулы, – сказал Марк. – У меня появляется время на свою собственную работу.
– Вашу собственную?
– Я пишу книгу, – признался он. – Хотя дома трудно работать, слишком многое отвлекает, например, телевизор. «В девять десять мы покажем вам, как можно быстро, быстрее, чем сварить яйцо, улучшить свою внешность и выглядеть как голливудский актер», – проговорил он, имитируя Лоррейн Келли
[5]. – А тут еще и Уимблдон. Когда играет Тим Хенман, мои нервы не выдерживают, и я просто ухожу из дома.
Он расспрашивал меня про мой бутик. Я рассказала ему про учебу в художественном колледже, про театр «Вест-Энд», где я придумывала и шила костюмы, и про то, как я три года работала художником-модельером. Потом эта работа мне надоела, но зато я за это время узнала много чего о ведении бизнеса. Тут по лестнице спустилась Беллс в пижаме, сжимая свой фотоальбом. Марк переключил внимание на нее, а я готовила салат. Они говорили про теннис, Марк сказал, что он болеет за Сью Баркер. Расспрашивал Беллс про футбол. Я невольно заметила, как легко они общались. Беллс много смеялась и один раз даже нежно погладила его по руке.
Марк неторопливо посмотрел все ее фотографии.
– Кто это? – спрашивал он.
– Мэри-Вероника, я и Тед в Париже, – с гордостью пояснила Беллс. Я подошла к ним. Мэри-Вероника и Беллс стояли перед кафе, подняв вверх большой палец. Тед стоял посредине, скрестив руки. – Мы поднимались на Эйфелеву башню, – сообщила она.
– Я бы тоже с удовольствием это сделал. Ну а это кто? Какая красивая.
– Моя мама, – сказала Беллс. – А это папа. Это Бадж, он играет за мою футбольную команду.
– Кэти, почему нет ни одной вашей фотографии? – удивленно спросил Марк.
Я убираю со стола. Пора ехать домой. Сегодня днем я выскочила на минутку на улицу, чтобы отправить письма, и поймала себя на мысли о том, что мне хочется встретить Марка.
Что ж, ему известно, где я работаю и где находится мой магазинчик.
– Пошли, Беллс. Чем бы ты хотела заняться сегодня?
– Зайдем в «Сэйнсбери»? Хочу приготовить органический ужин.
Я морщусь.
– Давай лучше закажем готовое.
– Марк любит «Сэйнсбери».
Веский довод.
– Что ты будешь готовить?
Мы с Беллс устраиваемся на диване, словно два плам-пудинга. С нами мороженое крем-брюле с ломтиком шоколадного бисквита и старый, черно-белый фильм «Титаник». Перед этим Беллс приготовила нам ризотто с грибами и баклажаном. Она показала мне, что надо делать с баклажаном: нарезать его ломтиками, посыпать солью и оставить на полчаса, и уж потом обжарить.
Никаких следов Марка в «Сэйнсбери» мы не обнаружили, мы повстречали лишь того же самого бородатого старика с апельсинами в тележке, который желал всем удачи. Беллс сказала мне, что смотрела «Титаник» сто раз, не меньше.
– Сейчас он врежется в айсберг. – Она хлопает в ладоши, подается вперед и громко хохочет.
– Растяпы! Беллс, вот сейчас, сейчас! – Я тоже наклоняюсь вперед.
– Отмотай! – говорит она. Я беру пульт и отматываю. Тут хлопает входная дверь, и Сэм поднимается наверх. На секунду я испытываю досаду, что он вернулся.
– БЕМС! – кричит Беллс. Сэм останавливается возле двери, качает головой и выходит. Я спускаюсь за ним следом на кухню. Он садится к столу, где я оставила неубранными противень, обертку от сливочного масла, банку какао, диетическое печенье и пачку изюма.
– Извини. – Я торопливо навожу порядок. – Мы пекли шоколадный бисквит. – Я прохожу мимо него и складываю в раковину грязную миску, деревянную ложку и противень.
– Кэти, прости, я вел себя как идиот.
Я поворачиваюсь к нему и прислоняюсь плечом к шкафу.
– Да, как идиот. Но и я тоже не лучше. Прости и ты меня. Я перепугалась. Я ведь отвечаю за нее, но не должна была отыгрываться на тебе. И ты все правильно сказал. – Я тру лоб. – Надо было раньше рассказать тебе про нее.
– Ты лучше внимательно посмотри на себя, Кэти, – передразнивает он самого себя.
Я сажусь возле Сэма, и он берет меня за руку, сцепив свои пальцы с моими.
– У нас с тобой все хорошо, правда? – спрашиваю я.
– По-моему, да. Потому что мы вместе. Иди сюда.
– Кэти! – кричит сверху Беллс.
Я отодвигаюсь от него.
– Пойдешь?
– Нет, – нерешительно говорит он. – Я уберусь тут.
– Сэм, Беллс не кусается.
– Я смотрел «Титаник».
– Я тоже. И Беллс видела его тысячу раз! – Я улыбаюсь. Я хочу, чтобы он передумал. – Мы потом все уберем. Беллс любит мыть посуду.
«Горячая мыльная вода», – произносила она, погружая руки в пену, и на ее лице появлялся необычайный восторг. Какой бы беспорядок Беллс ни создавала, она всегда все убирала после себя и предпочитала не пользоваться посудомойкой. Она сама стелила постель, потому что так они делали дома. Она готовила себе еду. И хотя ее комната была полна постеров и выглядела как автомобиль торговца барахлом, хаос там все равно был упорядоченный. Она точно знала, где что лежит, и злилась, когда я что-то сдвигала или перекладывала на другое место.
– Иди, – капризно произносит он, словно мальчишка, который не получил такого внимания, на какое рассчитывал.
Прежняя напряженность между нами возвращается, но я не хочу спорить. Я оставляю его на кухне.
– Сейчас он врежется в айсберг, – снова сообщает мне Беллс. – Кэти, смотри.
