– Если серьезно, то я знала, что Сэм увидит ее рано или поздно, – отвечаю я наконец.
– Ты серьезно? – Она макает питу в хумус.
– Да, пожалуй.
Эмма рассеянно крутит свою темно-каштановую прядь волос, сверля меня взглядом.
– Тогда это удобная возможность сказать ему про нее. Тебя ведь надо было подтолкнуть к этому. Иначе когда еще ты это сделаешь?
– Я никогда не собиралась делать из Беллс секрета, – возражаю я. – Он знает, что у меня есть сестра. Просто я почти ничего не рассказывала про нее, вот и все. Как-то речь не заходила.
– Ты ведь стесняешься ее, верно?
– Ничего я не стесняюсь, – огрызаюсь я, чувствуя себя беззащитной перед ней, словно она снимает с меня один за другим все мои защитные слои.
– Подумай сама: чем дольше ты будешь умалчивать о Беллс, тем труднее будет тебе при случае небрежно сообщить о ней. Не так ли?
– Сэму не свойственно любопытство. Мы вообще не говорим о наших семьях.
За все месяцы общения с Сэмом я узнала от него лишь крохи информации о его родителях. Его отец в молодости работал за границей. «Мы с матерью нормально жили, – заявил он, когда я спросила, скучал ли он без отца. – Даже прекрасно. Когда отец уехал, мама радовалась. Ей не надо было носить в чистку его одежду или ставить на стол ровно в семь вечера его чертов ужин. Она могла видеться с подругами. Брала меня на все вечеринки, – засмеялся он. – Да, мы с мамой жили великолепно. Все получилось к лучшему».
Сэм не любит рассказывать про свои неприятности или обиды. И это его положительная черта: он не злопамятен и никогда не жалуется. «Жизнь предназначена для жизни, Кэти, а не для размышлений над ней», – говорит он всегда.
На самом деле, конечно, все не так просто, как изображает Сэм. И все же я никогда не чувствовала, что могу рассказать ему про мою семью, про то, как я практически перестала общаться с мамой после рождения Беллс и как страдала от этого. Впрочем, Сэм ничего и не спрашивал. Вот почему мне нравилось быть рядом с ним. Мне не нужно ничего ему объяснять. Я могу быть такой, какой мне хочется.
– Ешь. – Эмма подвигает ко мне тарелки с хумусом и питой. – Ты даже не притронулась ни к чему.
Я равнодушно смотрю на еду.
– Я не голодная. – Вместо этого я наливаю себе еще бокал вина.
– По-моему, ты слишком драматизируешь ситуацию, – произносит она. – Знаешь, ты не единственная, кто сталкивался с подобными вещами. Мой отец вел себя точно так же с мамой.
– Неужели? – я удивляюсь.
– Да, – кивает Эмма. – Он не знакомил ее со своим братом. Ты помнишь дядю Спенсера? У него были большие уши, он скверно играл на пианино, гонял на мотоцикле и носил нелепые коричневые рубашки и бордовые галстуки.
– Конечно, помню, – улыбаюсь я. – Он мог сказать тебе по дате рождения, в какой день недели ты родилась. Мне нравилась та игра. Я родилась в пятницу. Я всегда мечтала, чтобы он ошибся хотя бы на день, но он угадывал все без осечки. Еще помню, как он мучительно плохо играл «К Элизе». – Я усмехаюсь. – Особенно ясно это проявлялось на Рождество, когда добавлялись еще несколько гимнов. А гимн «Слушайте! Ангелы поют» был вообще катастрофой.
– Точно. – Эмма смеется. – Он удивительный, но живет на другой планете. Папа боялся, что мама отменит помолвку, если его увидит. Поэтому он проявлял изворотливость и устраивал так, чтобы мамины визиты никогда не совпадали с приездом дяди Спенсера. Родители крутили любовь восемь месяцев, были помолвлены, и мама встретилась с дядей Спенсером впервые в день свадьбы.
– И он был в каком-нибудь из своих нелепых костюмов? – На какой-то миг я забываю свою собственную дилемму и наслаждаюсь миром дяди Спенсера.
– Нет, еще хуже, он примчался на своем мотоцикле в черной рубашке с золотым тигром. – Она морщит нос. – Тотальная нелепость, но она никого не удивила.
– Ну вот! – Я еще подливаю себе вина. – Значит, твой папа понял бы меня. Вот и тебе надо понять.
– Я понимаю, понимаю. Но я спросила у мамы, была бы для нее разница, если бы она встретила дядю Спенсера до свадьбы, и она ответила, что нет. К тому времени она уже сделала свой выбор. Она все равно вышла бы за папу. А он, дурачок, зря волновался. Мама обожала дядю Спенсера. И все мы тоже. Он клевый. А вот его сестру Эстер она считала скучной и ограниченной.
– Эмс, я поняла, что ты имеешь в виду. Мне просто кажется, что Сэм должен серьезно, именно серьезно, – для убедительности я округляю глаза, – полюбить меня, прежде чем я познакомлю его с Беллс. Мы вместе всего девять месяцев, и они были фантастически хорошими. Я счастлива. И не хочу рисковать. Я боюсь, что Беллс встретит его и врежет ему по яйцам.
Лицо Эммы расплывается в улыбке.
– Но ведь она больше так не делает, верно?
В школьные годы мы с Эммой встречались с мальчишками во время ланча и неуклюже целовались с ними за школьной оградой. Помню, мне нравились два мальчика, Тоби и Бен, и я не могла выбрать, кому из них отдать предпочтение. Тогда я решила подвергнуть их «тесту Беллс». До этого с Беллс встречались другие мальчишки и в десяти случаях из десяти покидали наш дом с клятвенным обещанием никогда сюда не возвращаться. Поначалу я была просто убита этим, но потом решила повернуть ситуацию вспять. Ведь должен же найтись мальчишка, который пройдет это испытание!
Первым я пригласила домой Тоби и наблюдала, как Беллс налетела на него и ударила в пах. Вы спросите, в чем тут юмор. Мне было забавно наблюдать за его реакцией. Когда Беллс двинула Тоби, я видела, как он сморщился от боли и схватился за яйца. Но тут же сделал вид, что ничего не произошло, и спросил у меня, угощу ли я его чаем. Беллс завыла от смеха, и Тоби сообщил тогда, что он совсем забыл, что его мама велела ему вернуться домой к чаю.
Бен действовал по-другому. Он перехватил атаку Беллс и остановил ее. Ей это понравилось, и она потом часто спрашивала, когда он придет снова. И Бен действительно приходил! Он, по крайней мере, оказался на высоте. Неужели я боюсь, что Сэм проявит слабость?
– Ладно тебе, брось! Тогда нам было сколько? Четырнадцать? Пятнадцать? – усмехается Эмма.
– И мы вспоминаем о Тоби, уроде, который носил узкие кожаные пиджаки и делал вид, что сидит в «Гриз», и о Бене, рисовавшем фаллосы на коробках карандашей. Какая потеря! – смеюсь я.
– Белл оказала тебе добрую услугу.
– Знаю, – соглашаюсь я. – Но Эмма, речь идет о целых двух неделях. Не о нескольких днях на выходные, а о двух неделях.
Эмма качает головой.
– Кэти, это смешно. Беллс твоя сестра, хотя и своеобразная, но что с того? Ей хочется, чтобы ты была частью ее жизни. Это тебя так пугает? Вот сегодня вечером у меня на приеме была юная девушка из распавшейся семьи, с суицидальными… – Эмма резко замолкает, ведь информация о пациентах строго конфиденциальна. – Постарайся взглянуть на все объективно.
