Я отодвигаю его в сторону.
– Прости, Марк, у меня скоро будет нервный срыв из-за всех хлопот. У Эммы двадцать четыре часа в сутки новые идеи.
– В чем дело? – спрашивает он. Мой лепет его явно не убедил.
– Я хочу пойти домой и лечь. Я заболеваю.
Марк трогает мой лоб.
– У тебя все нормально. – Он берет меня за подбородок и заглядывает мне в глаза. – Я не хочу, чтобы ты уходила. Давай пойдем куда-нибудь вместе.
– Прости. – Я накрываю своей ладонью его руку и тут же убираю. Чмокаю его в щеку. – Молодец, Марк. Я горжусь тобой. – Я беру свою сумочку.
Он провожает меня до двери, сжимает мою руку.
– Почему ты все-таки уходишь? Скажи мне.
– Что? – переспрашиваю я, не в силах повернуться к нему лицом.
– Я пытаюсь сообразить, не сделал ли я чего-то за последние десять минут. Ну сказал что-нибудь не то.
– Ты ничего не сделал.
– Тогда останься.
– Я не могу. Пока, Марк. – Я еще раз целую его в щеку.
37
Иногда меня по ночам охватывает паника. Неужели я так и буду до конца жизни работать в моем бутике? Нет, хотя это не так плохо. Потом мои мысли обращаются к дому. Что, если у мамы произойдет рецидив или что-то случится с папой? Или с Беллс? Что, если я так и останусь старой девой? Мы все верим, что встретим кого-то; а если не встретим? Что, если я стану старой девой, покупающей своей кошке свежих креветок, потому что никогда не рожу детей и впаду в слабоумие? Во что я превращусь с годами? «Что я делаю, куда я иду?» – этот вопрос тихонько точит меня днем и кричит во мне по ночам. Впрочем, утром я успокаиваюсь. У мамы все в порядке. Папа счастлив. У Беллс все хорошо. У меня есть работа. У меня хорошие друзья. Я знаю, что я выбрала разумное направление. Я должна благодарить судьбу за многое.
Мы всегда хотим невозможного, правда? В шестилетнем возрасте я горячо молилась и просила, чтобы у меня были голубые глаза, как у папы. Я говорила ему, что у него глаза похожи своим цветом на морские волны. После школы я прибегала домой и гляделась в зеркало. Но мои глаза так и оставались зелеными. Цвета грязного пруда. Я не могла понять, почему господь не отзывался на мои молитвы.
Когда родилась Беллс, я молилась, чтобы она поправилась, и тогда мама вернется ко мне.
Я перестала ходить в церковь в пятнадцать лет, но молюсь до сих пор. Просто не говорю никому.
Марк стоит перед нашей дверью, держа свой велосипед за руль. Я не видела его две недели. Он присылал сообщения на мой мобильный, но я не звонила и не заходила к нему домой. После приезда Беллс мне все-таки пришлось связаться с ним. Я предложила ему пойти с нами в кино. Беллс останется на выходные и будет завтра вечером на вечеринке, которую Джонни с Эммой устраивают в честь Рождества. Она не простит мне, если не увидит Марка.
Его руки покрыты грязью, левая щека испачкана машинным маслом, волосы всклокочены еще сильнее прежнего.
– Ты упал? Кости целы? – спрашиваю я. Что он здесь делает? Ведь только два часа.
– Кажется, да. У меня слетела цепь. – Он морщится. – Прямо посреди улицы.
– Привет, Марк. – Беллс подскакивает к нему и хлопает по спине.
– Привет, Беллс! Как жизнь?
– У тебя есть машина, как у Сэма?
– Нет, – признается он, почти оправдываясь.
– Почему?
– Потому что нет. Ну как дела-то?
Они пожимают друг другу руки, и ее игрушка начинает вибрировать…
– Я мог бы догадаться! – хохочет Марк. Беллс наклоняется вперед и хлопает в ладоши.
– Зайди, – предлагаю я. Он прикрепляет велосипед замком к заборчику и входит в дом. Звонит его мобильный. После разговора он сообщает мне:
– Это была Джесс, она завтра приедет.
– Здорово, – отвечаю я.
Проклятье, черт возьми!
– Вот хорошо, мы познакомимся по-настоящему, – продолжаю я своим жутко фальшивым, жизнерадостным тоном.
– Это твоя девушка? – спрашивает Беллс.
Марк кивает.
– Вы поженитесь?
Он смотрит на меня, а я наигранно весело щебечу:
– Беллс, не будь такой любопытной.
Мы идем на кухню. На сушилке возле стиральной машины развешено мое нижнее белье. Марк стоит перед моими трусиками и бюстгальтерами. Там висит особенно симпатичное белье от «Маркс &Спенсер», которое видало лучшие дни. Мне хочется нажать на кнопку, чтобы они провалились в тартарары.
Я ставлю чайник. Беллс выкладывает на тарелку рулеты с инжиром.
– Закрой глаза, – приказывает она и что-то протягивает Марку. Он смотрит на меня, потом опять на Беллс.
– Давай, не бойся, это не жаба, – смеюсь я. – Впрочем, не знаю. Все возможно.
– О’кей, – соглашается Марк. – Но я хочу получить самый большой рулет. Я люблю рулеты с инжиром.
Беллс кладет ему в руку свой кубик сыра, обросшего мохнатой плесенью. Ее плечи трясутся от смеха, и я понимаю, что она считает это ужасно смешным, особенно когда Марк с воплем «Это живое, живое!» швыряет сыр в нее.
– У нас иногда ученики делают такое, – признается потом Марк, придя в себя и отсмеявшись. – Однажды, когда к нам приходила Джоан Ламли и мы говорили об актерском мастерстве, они подложили мне подушку-пердушку. Получилось ужасно неловко. – Он зажмуривает глаза.
– Марк, мы с Беллс должны сейчас пойти в «Сэйнсбери» и…
– В «Сэйнс-хватай», – говорит Беллс и опять начинает гоготать.
– Я обещала Эмме, что куплю продукты на завтра.
– Я помогу.
– У тебя жуткий вид, куда тебе идти? – Зачем я сейчас сказала, как моя мать? Мне всегда стыдно за все, что я говорю и делаю в его присутствии.
– Ну и что? – отвечает Марк. – Ведь ты всегда призываешь не обращать внимания на то, что подумают люди.
Я улыбаюсь.
– Ладно. Пошли.
Супермаркет полон народу, негромко звучат рождественские мелодии.
– Марк, что ты делаешь на Рождество?
– Мама с папой уехали в Новую Зеландию к моему брату-фермеру.
– А ты не поехал?
– Не смог.
– Почему?
– Слишком дорого лететь туда на неделю. Ведь они вернутся к Новому году. А мне нужно копить деньги, в будущем году они мне понадобятся, – добавляет он.
– А что у тебя будет в будущем году? – интересуюсь я.
Марк, кажется, занят своими мыслями и не отвечает.
