— Откуда знаете?
— Дошли до нее…
— Большой гарнизон?
— Большой. С аванпостами. Дальше них не заходили.
И снова полушепот. Что за тайны Мадридского двора? Эй, однофамилец вождя, ты чего? Я понимаю, естественно, что ты все просохатил и за это ответишь… Но… Не передо мной.
Занята? Допустим. А где гарантия, что свободна от япов предлагаемая тобой Как… уантэ, чтоб ее? Здесь Мукден поблизости, дорогой. Стратегический железнодорожный узел. И в каждой деревеньке может торчать по гарнизону. Как вот в этой обнаружился недавно. Идти же по предлагаемому тобой пути — лишних пятнадцать верст. Так что…
Набираю побольше воздуха. Так, чтобы наш импровизированный военсовет слышали все:
— Идем через Падязу. — Страшно хочется пить, и я облизываю сухие губы. — Обходим село стороной, в соприкосновение с врагом не вступая, дальше — Мукден! Наши основные силы движутся туда — значит, и нам по пути! Двинулись!
И вновь мне кажется, что реакция вокруг… Какая-то странная… А какая должна быть? «Ура» многоголосое прогрохотать? Брось, Слава. Тебе не о том сейчас думать надо, а как в седле удержаться несколько часов. Смогешь?
С третьей попытки я наконец взгромождаюсь на конягу. Помог бы кто, что ли… Впрочем, темно ведь! Не видят… И слава богу!
— Коня выделить господину уряднику! — вспоминаю я о своем спасителе.
— Откудать, ваше благород…
— Коня… Гос-по-ди-ну у-ряд-ни-ку!.. — по слогам цежу я сквозь зубы. — Повторить?
Очередной приступ головной боли накрывает, и становится совсем не до всего. Потому я с силой даю пятками в лошадиные бока, повернув животное туда, откуда прискакал дозор. К деревушке с диковинным названием, занятой японским гарнизоном. К Падязе.
Огромный камень. Можно пощупать каждый его бок, потрогать каждую грань. Серый, с шершавой поверхностью… Чуть вытянутый, с заостренным кверху концом. Откуда снова эта глыба? Что делает сейчас в моем сознании? Тяжелое и чертовски реальное твердое образование… Вижу его каждый раз, когда температура приближается к сорока. Но сейчас ведь не должно быть температуры? Камень является в моем бреду с самого детства — и тогда, в горящей от жара моего тела кровати, его всегда прогоняла мама. Тихонько подойдя, потрепав по щеке и дав выпить какое-нибудь лекарство… Я частенько болел, когда был ребенком.
Потом я возмужал, и камень почти перестал меня навещать. Показавшись лишь пару раз, когда меня валили с ног приступы ангины. Но и тогда его спугивали мои женщины — кто нежно и бережно, как мама… А кто и по-хозяйски, тычком в бок.
И лишь один-единственный раз камень почти завладел мной. Некому было толкнуть, да и не было сил спровадить наваждение.
Реанимация больницы «скорой помощи». Я на узкой каталке, не в силах шевельнуться от слабости после операции, с десяток человек лежат вокруг, большинство подключены к гудящей и пикающей аппаратуре. У меня большая кровопотеря, и я об этом знаю. Как знаю и то, что за кровью моей группы послали в какой-то банк. Послали давно, а кровь все не едет и не едет — видать, в банке пересменок?.. И камень… Камень пришел вновь. Навалившись холодом на грудь, задевая неровной, чужой поверхностью мозг. Хочется столкнуть его, сдвинуть! Достаточно простого человеческого прикосновения, внимания даже, и он сразу отодвинется. Быть может, и не сгинет без следа, но перестанет так давить! Я хорошо это знаю! Но медсестра, что сидит совсем рядом, в метре, совсем не воспринимает нас, лежащих тут, как живых людей. Ей фиолетово на умирающую бабушку напротив. Наплевать на мужика без сознания, капельница которого давно стекла в распухшую вену. Класть этой даме и на меня с моим камнем… Прижав плечом трубку к уху, она бесконечно долго ведет разговор с тем, кто находится на другом конце диалога:
— …Пупсичек, ты меня лю?.. Ты написал мне «эй» в эсэмэске, эт почему? Пупсичек?!.
— Камень… — шевелю я губами, как могу. — Столкните!
— …Я ведь тебе не «эй», хороший мой… Помнишь, как я целовала тебя… Туда?
— Камень…
— А у меня бабка скоро помрет!.. Придется ноги связывать, буэ-э-э-э… Пупсичек?..
С каждым ее словом тяжесть становится все ощутимей, прижимая меня к жесткой поверхности. Почти не могу дышать! Яркая лампа бьет в глаза, люминесцентным сиянием прожигая глаза.
— По… моги…
— …Когда ты сводишь меня куда-нибудь? Жена?! А я — не жена?!. Ты со мной больше, чем с ней…
— Ваше благородие? Ваше благо-ро-дие!.. — Кто-то бережно трогает мое плечо.
Илья. Спасибо, дорогой!
— Чего тебе? — Сознание медленно, будто нехотя, возвращается.
— Зарево впереди, видите? Деревня, видать, горит… — едва слышно бормочет он.
Сосредотачиваясь на словах урядника, с трудом возвращаю себя в бренный мир.
Действительно… Красноватого цвета небо впереди, на фоне которого темнеют силуэты всадников, наискось перечеркнутые винтовками. Горит? Почему, откуда? Основные силы свернули туда? Так это же здорово! Не надо больше плутать, населенный пункт в паре верст отсюда… Доскакать до этой самой «Падязы», как доплюнуть! Там Мищенко!
Радость придает сил, окончательно проясняя голову, и я распрямляюсь в седле.
— Тише, ваше благородие… — Его лошадь поравнялась с моей, и рукой он с силой стискивает мой локоть. — Меня слухайте теперича…
«Чего? Охренел, урядник?..» — теряю я дар речи от неожиданности. Торопливый шепот Ильи слышен у самого уха:
— Прикажите всем стать, меня возьмите с собой… Поскачем вдвоем! Дальше расскажу по дорог… — Он замолкает на полуслове.
Что тут вообще?.. Я чего-то недопонимаю? Свои ведь вокруг?
Мой локоть сжимается, будто тисками.
— Стой!.. — выдавливаю я наконец под нажимом. — Стоять всем!
Меня неторопливо обступают со всех сторон верховые. В отблесках далекого пожара лишь сейчас становятся видны хмурые, угрюмые лица солдат. Вот чье-то совсем молодое, еще безусое. Папаха набекрень, вальяжно развалился в седле, позади прикреплена какая-то поклажа — с виду свернутая шинель. А вот — наоборот, пожилой казак в годах. Николаевские заостренные усы, всклокоченная борода, торчит валиком. Этот, напротив, напряжен, беспокойно оглядывается по сторонам. В центр образовавшегося круга не спеша въезжает Ульянов:
— Господин поручик?..
Я всегда загодя чувствую подобные вещи. Еще со школы ощущение нарастающей угрозы посещало меня за несколько минут до разворачивающихся событий — будь то хоть внезапная драка с залетным хулиганьем из чужого района, когда вдруг резко прекращал смеяться вместе с идущими рядом товарищами. А через пару минут из-за угла неожиданно появлялось с десяток незнакомых рож с понятными намерениями и сброшенными ранцами. Либо — уютная атмосфера ночной дороги: спокойная музыка из динамиков, ленивое движение угольком сигареты к окну… Неожиданное чувство беспокойства, острое желание затормозить… И вот на тебя уже летят фары встречки, спустя какие-то две минуты. А ты, такой уверенный и спокойный только что, отчаянно молишься, чтобы слепящие огни не оказались фурой! Поскольку это слово из четырех букв означает верную смерть, а с легковушкой есть хоть какой-то шанс пободаться за право выжить…
