– Правильно. Восемь дней я вкладывала его тебе в руки. Один раз – в ботинок. Подкладывала на тарелку, в мыльницу. Щетку зубную в него однажды поставила. Каждый день не менее полдюжины раз, Гип!
– Я не…
– Правильно, не понимаешь. Я не могу тебя в этом винить.
– Да я не про это, а про то, что не в силах поверить тебе.
Она наконец поглядела на него, и тут он осознал, насколько привык к этим обращенным на него внимательным глазам.
– Это действительно так, Гип. Так оно и было.
Он нерешительно кивнул.
– Хорошо. Раз ты так говоришь. Но какое отношение это имеет к…
– Подожди, – попросила она. – Сейчас поймешь… каждый раз, прикасаясь к этому куску кабеля, ты отказывался признать его существование. Просто разжимал пальцы, не хотел даже видеть, как он падает на пол. Наступал босой ногой и не ощущал этого. Гип, однажды я положила его тебе в тарелку вместе с фасолью. Ты поднес эту штуку к губам, положил в рот, а потом просто выплюнул. Ты не хотел ощущать ее.
– Ок… – начал он с некоторым усилием, – это окклюзия. Так это называл Бромфилд.
А кто такой Бромфилд? – но мысль ускользнула – ведь Джейни еще не договорила.
– Правильно. Слушай теперь внимательно. Когда настало время, окклюзия начала исчезать и исчезла, а ты остался с кусочком кабеля в руке, уже зная, что он существует. Однако я ничего не могла сделать ради этого момента до того, как он самостоятельно вызрел!
Он задумался.
– Так. А почему же это наконец случилось?
– Ты вернулся.
– В магазин, к стеклянной витрине?
– Да, – отозвалась она и тут же поправилась: – Нет. Я хочу сказать вот что: в этой комнате ты ожил, ты и сам говорил: твой мир начал расти, вместил сперва комнату, потом улицу, потом город. То же самое происходит с твоей памятью. Сначала она сумела принять вчерашний день, потом неделю, а потом тюрьму и то, что было до нее. Смотри теперь сам: до тюрьмы кабель означал для тебя нечто потрясающе важное. Но потом что-то произошло, и с тех пор он вовсе перестал что-либо значить. Пока новая твоя память не сумела дотянуться и до этого времени. И тогда кабель вновь сделался реальным.
– Ого, – только и мог воскликнуть он.
Она посмотрела вниз.
– Я знала об этой оплетке. И могла бы сама все тебе рассказать. Но ты не был к этому готов. Да, ты прав: сейчас я знаю о тебе много больше, чем ты сам. Но разве это не понятно: если я тебе все расскажу, ты не сумеешь услышать меня.
Он покачал головой не с недоверием, но как бы завороженно.
– Но я ведь уже не болен!
Он прочитал ответ на ее выразительном лице.
– Опять мимо? – гнев снова зашевелился в его сердце. – Ладно, валяй дальше. Кстати, я не оглохну, если услышу от тебя, какой институт окончил.
– Конечно, нет, – нетерпеливо продолжила она. – Просто все это ничего в тебе не разбудит, никаких ассоциаций, воспоминаний. – Она закусила губу. – Вот и пример. Ты успел с полдюжины раз упомянуть фамилию Бромфилд.
– Какую-какую? Да нет же!
Она остро глянула на него.
– Ошибаешься, Гип. Ты назвал это имя минут десять назад.
– Разве? – Он задумался. Надолго задумался. А потом изумленно округлил глаза: – Боже мой! А ведь и в самом деле назвал.
– Хорошо, кто этот человек? Откуда ты его знаешь?
– Кого?
– Гип, – резко одернула она.
– Извини, – пробормотал он, – кажется, я немного запутался. – Он вновь погрузился в раздумья, пытаясь восстановить последовательность мыслей. И наконец с трудом выдавил: – Б-бромфилд.
– Сейчас фамилия пришла к тебе из далекого прошлого. И имя это ничего не будет для тебя значить, пока память не вернется назад и…
– Вернется назад? Как это?
– Разве ты сейчас не возвращаешься – от болезни к дням заключения и аресту, к тому, что было прежде, к визиту в тот дом? Подумай об этом, Гип, подумай, вспомни, зачем ты туда пошел.
Он нетерпеливо отмахнулся.
– Мне это не нужно. Разве ты не понимаешь? Я пошел в этот дом, потому что что-то искал… что именно, кстати? Ах да, дети, какие-то дети… они могли сказать мне, где искать полудурка. – Он подскочил со смехом. – Видишь? И про полудурка вспомнил. Я еще все вспомню, вот увидишь. Полудурок… я искал его столько лет, наверное, целую вечность. Правда, я забыл – зачем, но… – проговорил он крепнущим голосом, – теперь мне это не кажется важным. Я просто хочу тебе сказать, что необязательно проделывать весь путь назад. Я уже сделал все необходимое. Значит, завтра я иду в тот дом, спрашиваю у них адрес и сразу же отыскиваю то, что…
Он запнулся, озадаченно огляделся, заметил кусок оплетки на ручке кресла и подхватил ее.
– Вот, – торжественно произнес он. – Это же часть… ах ты, черт! – чего же именно?
Она подождала, пока он достаточно успокоится, чтобы услышать ее, потом сказала:
– Ну теперь видишь?
– Что – вижу? – выдавил он надломленным, невнятным и жалким тоном.
– Если ты завтра отправишься, то попадешь в непонятную тебе ситуацию, по причине, которой не помнишь… тебе придется спрашивать незнакомцев о неизвестном, чтобы узнать то, что ты не в состоянии понять. Но, с другой стороны, ты прав, – признала она, – теперь тебе это по силам.
– А если я это сделаю, – спросил он, – тогда все вернется?
Она покачала головой, и он с легкой хрипотцой проговорил:
– Ты же у нас все знаешь, разве не так?
– Да, Гип.
– Впрочем, мне все равно. Я намереваюсь обязательно сделать это.
Она глубоко вздохнула.
– Ты погибнешь.
– Что?
– Если ты придешь к этому дому, то погибнешь, – проговорила она. – Ох, Гип, разве до сих пор я обманывала тебя? Скажи мне? Разве память отчасти уже не вернулась к тебе… вернулась по-настоящему, чтобы никогда более не ускользнуть?
С мукой в голосе он произнес:
– Ты говоришь мне, что завтра я могу выйти из этой двери и отыскать то, что давно ищу. Но ищу ли? Скорее ради чего живу! И ты говоришь мне, что эта находка убьет меня. Чего же ты добиваешься от меня? Что, по твоему мнению, я должен делать?
– Потерпеть еще немного, – попросила она.
– Чего же ради? – вспыхнул он. – Чтобы я возвращался в своей памяти назад, уходя в прошлое от того, что мне нужно? По-твоему, ты мне желаешь добра?
– Немедленно прекрати, – резко сказала она. И, к собственному удивлению, Гип умолк.
– Еще одна минута, и ты протрешь в этом коврике дырку, – проговорила она с сочувствием и даже некоторой долей веселья. – Это тебе не поможет.
