Способен ли он – должен ли он выбирать кодекс, который послужит всему человечеству?
И вместе с этой мыслью Гипа Бэрроуза посетила внезапная вспышка озарения, полностью пришедшая со стороны, если смотреть в рамках непосредственно находящейся перед ним проблемы; после чего груз ответственности и слепого безумия ниспал с его плеч, оставив в легкости и уверенности. Формулировалось это озарение следующим образом:
Кто я такой, чтобы делать позитивные заключения о нравственности и моральных кодексах, способных послужить всему человечеству?
Конечно, я – сын доктора, человека, избравшего целью жизни служение роду людскому и уверенного в своей правоте. Который попытался заставить меня служить подобным же образом, ибо не был уверен в праведности других путей. И за это я ненавидел его всю мою жизнь… Теперь я все понял, папа, все понял!
Ощутив, как тягость застарелого гнева оставляет его, Гип расхохотался, расхохотался, охваченный чистейшим удовольствием. Казалось, что зрение его стало острее, а свет во всем мире ярче, и когда разум его вернулся к насущной проблеме, мысль как бы прочнее нащупала возникающий подтекст, так сказать, предвосхищая ощущение прочной хватки.
Дверь отворилась, и Джейни произнесла:
– Гип…
Он неторопливо поднялся. Мысль его разворачивалась все дальше и дальше, и если он зацепится, если сумеет сомкнуть пальцы…
– Иду.
Шагнув внутрь, Гип невольно охнул. Он оказался словно в огромной оранжерее, размером пятьдесят на сорок ярдов, гигантские стеклянные панели над головой спускались к лужайке – это был скорее парк, чем зимний сад около дома. Неожиданный зеленый простор потрясал после тесноты и полумрака коридора и прихожей. Гип пришел в восторженное состояние. Стеклянные стены понимались вверх и вверх, вверх и вверх устремлялась и его мысль, подвигая кончики его пальцев все ближе и ближе к цели.
Гип увидел приближающегося к нему мужчину. Быстро шагнул вперед – не навстречу, но чтобы оказаться подальше от Джейни, на случай неожиданного взрыва. Каковой непременно должен был произойти, он знал это.
– Ну, лейтенант, хотя меня и предупредили, не могу скрыть – искренне удивлен.
– А я – нет, – парировал Гип. Он как раз справился с удивлением другого рода, поскольку был убежден, что голос при встрече откажет ему. Как ни странно, этого не произошло. – Все эти семь лет я знал, что отыщу вас.
– Боже! – весело изумился Томпсон. И, посмотрев за плечо Гипа, бросил: – Прости меня, Джейни. Я не верил тебе до этой самой минуты. – И уже обращаясь к Гипу, добавил: – У вас удивительная способность к выживанию.
– Что ж, гомо сапиенс – зверь крепкий, – отвечал Гип.
Томпсон снял очки. Под ними прятались большие круглые глаза, отливающие молочно-белым светом черно-белого телеэкрана, с пронзительно черными, цепкими зрачками. Идеально круглые радужки были четко очерчены, и казалось, что еще минута – и они закружатся, вовлекая все вокруг в свою глубину.
Кто-то внутри произнес: Не смотри в них, и все будет в порядке.
Гип услышал голос позади себя:
– Джерри!
Гип обернулся. Джейни поднесла руку ко рту, и небольшой стеклянный цилиндрик размером в сигарету оказался между ее зубов. Она сказала:
– Джерри, я предупреждала тебя. Ты знаешь, что это такое. Только тронь Гипа, и я немедленно раскушу эту штуку. Тогда до конца дней своих можешь жить с Малышом и близнецами, как мартышка в клетке с белками.
«Хотелось бы увидеть этого Малыша», – успел подумать Гип.
Томпсон словно примерз к месту, остановив неподвижный взгляд на Джейни, но прежде чем заговорить, описал в воздухе очками широкий круг.
– Малыш вам не понравится.
– Я хочу задать ему вопрос.
– Никто, кроме меня, не задает ему вопросов. Вы ведь рассчитываете на ответ?
– Да.
Томпсон расхохотался:
– Ну какие в наше время могут быть ответы!
Джейни тихо позвала:
– Погляди сюда, Гип.
Он обернулся. Теперь он затылком ощущал скрытое напряжение, пронзавшее воздух, приближавшееся к его плоти. Так, должно быть, чувствовали себя люди, повернувшиеся спиной к Горгоне.
Следом за Джейни он пересек комнату. В нише, устроенной в той стене комнаты, которая не была сложена из закругленных панелей, располагалась колыбель величиной с добрую ванну. Он не думал, что Малыш окажется настолько большим и толстым.
– Продолжай, – проговорила Джейни. На каждом слоге живой цилиндр подергивался.
– Да, продолжай. – Голос Томпсона раздался так близко, что Гип вздрогнул: он не услышал звука приближающихся шагов и оттого показался себе глупым мальчишкой.
Сглотнув, Гип обратился к Джейни:
– Что я должен сделать?
– Сформулируй вопрос в уме. Возможно, он уловит его. Насколько я знаю, он слышит всех.
Гип склонился над колыбелью. Тусклые черные глаза… словно носки запыленных ботинок, приковывали взгляд. Он подумал: «Прежде у вашего Homo Gestalt была другая голова. Ваш «симбиоз» может использовать разных телекинетиков, телепортеров. Малыш, а тебя заменить можно?»
– Он отвечает – да, – проговорила Джейни, – тем мелким грубияном с огрызком кукурузного початка… помнишь его?
Томпсон с горечью проговорил:
– Вот уж не думал, Джейни, что ты способна на такую безумную глупость. За это я могу даже убить тебя.
– Ты прекрасно знаешь, как это сделать, – вежливым светским тоном ответила Джейни.
Гип медленно повернулся к Джейни. Мысль приближалась к цели… а может быть, это он, опередив ее, успел забежать вперед и выше. Похоже, что его пальцы уже ощущают контуры.
Если Малыш – сердце, ядро, эго и память нового существа, хранитель всего, что они делали или даже думали… если даже Малыш может быть замещен, значит, Homo Gestalt бессмертен!
И тут порывом, разом он понял. Понял все. И проговорил ровным тоном:
– Я спросил Малыша о том, можно ли его заместить… можно ли переместить его банки памяти и счетные способности.
– Не говори ему этого! – отчаянно крикнула Джейни.
Томпсон погрузился в полный и неестественный покой. И наконец произнес:
– Малыш сказал – да. Я уже знаю это. И ты, Джейни, тоже знала, причем знала давно, так?
Она не то охнула, не то негромко кашлянула, а Томпсон сказал:
– А меня не поставила в известность. Действительно, тебе-то зачем. Малыш не способен говорить со мной, однако следующий, возможно, окажется способным на это. Все подробности мне нетрудно прямо сейчас извлечь из лейтенанта. Так что заканчивай свою пьесу, Джейни. Ты больше мне не нужна.
