– Гляди! – крикнул Ратияр, указывая в небо.
За перевалом поднималась пыль.
– Бегом! – рявкнул Мистина.
«Стена щитов» ускорила шаг. Доносился грохот копыт, но вершина перевала была уже близка. Чем ближе русы успеют подойти к вершине, тем меньший разгон сумеет взять идущая сверху конница, и первым ее рядам придется вступить в бой, когда задние еще будут находиться за перевалом и даже не увидят происходящего.
Из леса больше никто не бежал. Слева от дороги оказалось около двух десятков греческих лучников и два стреломета, спрятанные под мелкими соснами. Но там уже мелькали люди Зоряна, и тела убитых греков катились по крутому каменистому склону на дорогу.
И вот наконец вершина перевала. Мистина ожидал увидеть конницу, летящую навстречу выставленным копьям, но увидел лишь облако пыли вдали. Кучи конского навоза на дороге показывали, что здесь и впрямь стоял крупный конный отряд.
Турмарх Мартирий задумал сражение хорошо, но проверкой леса Мистина лишил его сразу двух преимуществ: внезапности и возможности зажать русов меж трех огней. Оставалось лишь пустить конный отряд сверху, но турмарх не хуже Мистины понимал: всадников примут на копья и теперь уже они окажутся зажаты между русскими отрядами с двух сторон и своими же стрелометами – с третьей.
А раз уж выгодное положение его отряда разом превратилось в невыгодное, военная наука подсказывала только одно правильное решение: отступить и сохранить силы для другого раза.
Часть четвертая
– Ой, Боги мои…
Княгиня киевская вошла в жилую избу, на ходу разматывая убрус с мокрой от пота шеи. Уронила его на полпути к постели, упала лицом вниз и замерла. Каждая косточка трепетала от блаженства в прохладе и покое, но перед глазами еще носились пламенные пятна.
– Умыться, госпожа, – возле лежанки встала Совка. – Черенька за квасом побежала. Накрыть на стол?
– Потом… – не открывая глаз, простонала Эльга.
Сейчас она ничего не хотела: ни есть, ни пить, ни даже умыться. Нет, пить хотела, потом умыться, потом снять волосник, и пусть расчешут косы. А в баню – попозже.
В баню… Теперь никто не скажет ей: «Я велел нашу баню истопить… Пойдем со мной… Со мной не бойся. Погляжу я на того баенного, что к нам сунется…»
Эльга улыбнулась, не открывая глаз. От этих воспоминаний словно веяло прохладным свежим ветерком прямо в душу. Тот взгляд серых глаз, дразнящий и вызывающий, будил в крови яркое ощущение жизни; и легкая тревога от этих опасных игр только добавляла остроты.
Теперь Эльга жалела, что все это в далеком прошлом. И не хотела вспоминать, чем кончились эти шутки и как ей пришлось их прекратить.
Совка замерла рядом, ожидая приказаний. И не глядя, Эльга чувствовала ее присутствие. Незаметно для челядинки сунула руку под изголовье и нашарила там костяной стержень, чуть изогнутый, величиной с ее указательный палец – медвежий клык. С колечком на конце и ремешком. Вспоминая о том, как получила его, Эльга ощущала томящее тепло в животе. Будущее сулило нечто грозное, но и восхитительное; при мысли об этом теснило дыхание.
Она сжала медвежий клык в ладони, перевела дух, будто кто-то хорошо знакомый подал ей руку. Неведомый ей, давно умерший брат воеводы Свенельда, волхв Велерад, и впрямь вложил в подарок для племянника удивительную силу. Но Эльга беспокоилась порой: не отнимает ли она, пользуясь этой силой, дар у того, кому он предназначен?
В землю полянскую пришла жатва. Третий день подряд Эльга ездила по ближним угодьям знатных родов и починала нивы, срезая первый ряд ржаного поля старинным серпом полянских княгинь. Его все еще называли «серп Венцеславы» – по имени прежней хозяйки, Венцеславы Олеговны, внучки старых князей-Киевичей. Но Эльга верила: со временем он станет носить ее имя.
Спину ломило. Перед глазами колыхались колосья – серовато-желтые, пыльные, усатые, с зелеными проблесками сорняков и синими глазками Велес-цвета.
Удивилися леса:
Куда делися овса?
Мы их позжинали
Острыми серпами! –
пели нарядные бабы, пока она, княгиня, продвигалась вдоль края поля, оставляя за собой полосу срезанных колосьев, словно расстеленное вдоль края золотистое полотно.
Потом сами принимались за дело. Сжав рядов десять, раскатывали на стерне кошмы, раскладывали угощения, ели сами, закапывали вареные яйца в землю, чтобы подкормить и ниву. Потом вили из колосьев венок, украшали синими Велесовыми цветами и красными лентами, возлагали на голову княгини – нивы полянской земли – и с песнями шли на Святую гору. Там вешали венок на ветви дуба. К концу зажинок, когда все делянки в округе дозреют и будут початы, нижние ветви окажутся плотно увешаны этими яркими венками.
Это счастливая пора: все веселы, селяне радуются доброму урожаю, сытому году, ждут осенних свадеб. У Эльги еще звучали в голове песни, но из груди рвался тяжкий вздох.
Удивительное дело, но даже на жатве, среди самых что ни есть женских дел, она не могла не думать о своих мужчинах. Казалось бы, можно было давно привыкнуть к одинокой жизни. Знала она баб, что даже лучше себя чувствуют, когда мужа долго нет дома: сама себе хозяйка, управляйся, как пожелаешь. Но Эльга все никак не привыкала, и день ото дня тоска, накапливаясь, делалась все тяжелее. В прежние годы они уезжали: зимой – в полюдье, летом – в походы, но этот год выдался особенно тяжким. Ни Ингвара, ни Мистины не было в Киеве всю зиму, потом они вернулись на пару месяцев, а затем снова ушли. И вот уже три месяца их нет. Эльге казалось, сердце в груди сохнет от одиночества. По Мистине она больше скучала, за Ингвара больше тревожилась. Каждая мелочь в какой-то связи напоминала о ком-то из них. И дела, которые, казалось бы, должны были ее отвлекать, лишь усиливали чувство пустоты. День за днем… Неделя за неделей…
И хуже всего было то, что она не видела конца этому ожиданию. У полюдья был определенный срок, но заморский поход может продолжаться сколь угодно долго. Если заходят слишком далеко и не успевают вернуться до зимы, то остаются зимовать на месте. А весной идут дальше. Иные дальние походы продолжаются несколько лет. Эльга ждала всего три месяца, но они уже казались ей тремя годами. Как в сказке… Пора бы этой сказке заворачивать к концу. А не то молодая княгиня киевская засохнет, состарится, мхом порастет, пока муж вернется…
– Госпожа! – окликнул ее другой голос – это была Черень. – Я квасу принесла.
Эльга медленно села, провела ладонями по лицу. Умыться надо, а то вся в поту и в пыли от колосьев, будто баба. И помазать лицо кислым молоком или яичным желтком. Это она делала всякий день, побывав на солнце. Только ей не хватало стать такой же охряно-бурой, как эти большухи! Нет, княгиня должна быть бела, свежа и прекрасна, чтобы от одного ее вида у людей перехватывало дух… Эльга не тщеславилась своей внешностью, но к дню возвращения дружины ей хотелось быть красивой, как Денница.
