Близость берега определили по звуку и после этого до начала рассвета болтались в море. К счастью, спокойная погода позволила даже поспать на дне лодьи по очереди. При первых проблесках света огляделись и двинулись дальше, отыскивая удобное место для причаливания среди скал. Берега пролива уже отделили их от стоянки хеландий, и оттуда русов увидеть больше не могли.
Через полроздыха нашли подходящее место: крохотную бухточку, где жили рыбаки. Над морем сушились сети, выше по склону стояли две хижины. Тородд решил высаживаться здесь: наверняка в столь давно освоенной местности все удобные бухты заняты, и искать свободную придется слишком долго.
Но, хотя уже рассвело, приближение двух лодий с вооруженными людьми не вызвало никакого движения. Выпрыгнув на песок, хирдманы бегом устремились к домикам, но те оказались совершенно пусты. Разбросанное тряпье и разбитый горшок говорили о поспешном бегстве жителей. Но так вышло и к лучшему: русы укрыли лодьи меж камней, чтобы их было не видно с моря, и один десяток остался в домиках сторожить. Второй под началом Тородда пустился в путь. Двоих «греков», то есть Аудуна и Сальсе, знающих язык, он взял с собой.
Куда направиться, споров не было. Еще ночью знающие местность купцы сошлись на том, что тот костер мог пылать на горе близ заставы Иерон – это было самое высокое место в округе. Его могли зажечь люди Ингвара, а значит, оттуда и следовало начинать поиски. Идти предстояло с два роздыха.
Местность была довольно населенной: кругом виднелись сады, виноградники, пашни, луга. Русы старались поменьше показываться на открытых местах, держась одетых листвой посадок, но довольно скоро заметили, что округа выглядит пустой: ни людей, ни скота. Два-три раза видели коз и овец, но пастухов при них не приметили. Ничего удивительного: прибрежное население никак не могло пропустить битву в проливе и не знать о прибытии вражеского войска, потому и бежало прочь.
И это был хороший признак, как быстро сообразил Тородд: если бы поблизости имелись царевы войска и они разбили бы оказавшихся здесь русов, то население уже вернулось бы в дома и собрало потерянный в суматохе скот.
– Йо-отунова борода! – вдруг охнул шедший впереди Сальсе.
На склоне невысокого холма чернело пожарище – остатки села из десятков домов. Глинобитные стены частью рухнули, каменные стояли, усыпанные пеплом сгоревших крыш. Зияли пустые, черные проемы дверей и окон. Пожарище уже остыло, но запах гари еще ощущался. Искать, есть ли трупы, никого не тянуло, но было ясно: здесь война уже побывала.
А сделав еще несколько шагов, идущие впереди так резко остановились, что товарищи наткнулись на их спины. Стала видна выгоревшая изнутри церковь буровато-желтого камня; к стене ее был прислонен огромный крест, сколоченный из бревен, а на кресте висело полуобгоревшее тело – видимо, местного папаса.
Кое-кто схватился за горло, остальные судорожно сглатывали или держались за свои обереги.
– Ох, глядите в оба! – вполголоса вымолвил побледневший Тородд. – Если это сделали наши… А больше некому… То если нас греки схватят… С нами будет то же.
– Пусть-ка живыми попробуют взять, – пробормотал кто-то из хирдманов.
Обойдя склон, двинулись дальше через оливковую рощу. Вскоре Тородд поднял руку, призывая всех остановиться и прислушаться: невдалеке раздавался осторожный, боязливый стук топора. Прячась за деревьями, неслышно двинулись вперед и вскоре увидели нечто вроде стана беженцев: прямо на траве у костерка, обложенного камнями, сидели несколько женщин, старух, двое детей. Среди них обнаружился всего один мужчина: рубил сушняк.
Знаками Тородд приказал хирдманам окружить поляну. Раздался свист – русы бросились вперед и схватили разом всех беженцев. Те вскрикнули от неожиданности, потом начали было визжать, но им зажали рты.
– Аудун! – Тородд кивнул на мужчину, которого сам же опрокинул наземь, отняв топор, и теперь сидел на нем верхом, заломив руки. – У этого спрашивай.
– Мы не тронем вас, если ответишь на вопросы, – сказал по-гречески Аудун, когда мужчину подняли.
Того трясло от ужаса, взгляд больших карих глаз метался между женщинами, которых держали хирдманы. Вспоминая увиденное в селе, Тородд не удивлялся его испугу. Судя по загрубелым рукам, смуглой коже и простой широкой рубахе из некрашеной серой шерсти, этот был из бедных земледельцев. Круглое лицо сверху окружали черные спутанные кудри, снизу – такая же черная курчавая борода. В лице было нечто телячье, несмотря на довольно высокий рост селянина, широкие плечи, сильные руки и зрелый возраст – лет тридцать.
– Ты из той деревни? – Аудун кивнул в сторону пожарища.
– Н-нэ, кириэ
[29]… – селянин задыхался и тревожно сглатывал.
Аудун глянул на Тородда и кивнул: да.
– Кто ее сжег?
– Эсис, кириэ… – Тот будто даже удивился вопросу.
– Говорит, что мы! – перевел Аудун. – Такие же люди, как мы, да? – обратился он к селянину.
– Н-нэ, кириэ…
– Где они сейчас?
Выяснилось, что «огромное войско» русов захватило заставу Иерон и оттуда уже два дня делает вылазки, разоряя округу. «Огромному войску» Тородд сперва удивился, потом сообразил, что к Ингвару мог подойти Хельги Красный с теми, кто вместе с ним ушел вперед. Царских войск, по словам селянина, нигде рядом не было, поэтому местные жители бежали, кто сумел и у кого был хотя бы осел, чтобы посадить жену и детей. Сам он чудом спасся, поскольку во время набега был в поле, а жена принесла ему туда обед. Остальные беглецы были односельчане, по разным счастливым случаям избежавшие смерти.
Где находится застава, Аудун хорошо знал. Пройдя около роздыха, они наткнулись на передовой дозор Фасти…
Пробыв день с братьями и выяснив все об их положении, Тородд следующей ночью вернулся к основному войску с новостями. Здесь он пристал к берегу сразу, поскольку Мистина велел жечь костры в ожидании, указывая путь в темноте. По сравнению с тем, чего все боялись, Тородд привез очень хорошие новости. Мистина на радостях обнял его и решил немедленно ехать к князю сам. Ждать следующей ночи у него не хватило бы терпения.
И вот наконец, почти на рассвете, его ввели в белое, увитое виноградом и еще какими-то ползучими красными цветочками здание заставы. Зажгли несколько церковных светильников, княжий покой наполнился желтоватым неярким светом. Из трех скамей было устроено ложе, покрытое овчинами, пуховыми перинами и даже белыми льняными настилальниками – добычей из окрестных селений. Половина просторного помещения уже была завалена медной и бронзовой посудой, утварью, ларями, куда складывали милиарисии, фоллисы, украшения, церковные сосуды и шелковые одежды. Из двух разграбленных усадеб и трех церквей добыча и впрямь была хороша.
Но все это в глазах Мистины сейчас стоило не дороже песка морского. Громадное облегчение и тревога, ярость и досада – все это распирало грудь и не давало дышать.
