– Высаживаемся! – кричал Хавстейн, пока его лодья стремительно неслась к отмели водопоя. – Все на берег! Стену щитов! Живее, йотун тебе в зад! Бегом!
Взмахом меча Хавстейн, под своим стягом и окруженный четырьмя телохранителями, указал вверх по склону.
Старшим в стане на реке Сангарий был турмарх Пимен. Ему предстояло собрать пять тысяч стратиотов, и приказ о сборе был разослан дней десять назад, но пока подошло лишь около тысячи человек. И то Пимен благодарил Бога: в пору жатвы, когда у земледельцев каждая пара рук нужна на полях, это уже много.
Три дня Пимен провел в учениях: его комиты учили стратиотов на скаку быстро выпускать одну стрелу за другой, вкладывать лук в колчан и браться за копье, что должно находиться за спиной, а потом снова менять копье на лук.
– Чем лучше воин вооружен, тем он проворнее и страшнее врагам! – внушал Пимен подчиненным.
И выслушивал унылые оправдания: стратиотские наделы мельчают, люди беднеют, и положенное им послабление в налогах мало помогает. Видно было: все мысли его воинства – дома, где женщины и домочадцы без хозяина жнут ячмень и пшеницу.
Теперь же верховые и пехотинцы, на ходу натягивая снаряжение, метались между шатрами. Они еще только отыскивали свой банд и своего комита, а скифы уже высадились, построились и быстрым шагом поднимались по каменистому откосу.
– Сбросим скифов в реку! – кричал друнгарий банда, Авенир, прямо на скаку, не имея возможности сказать речь как полагается. – Вперед, воины Христа! Христос поразит силу язычников!
Конный строй устремился к реке, но в криках «Господи, помилуй!» звучала скорее истинная мольба к Господу о помощи, чем воинственность.
Едва греческий строй показался над гребнем берега, ему навстречу рванулась туча стрел. Многие достигли цели, убитые и раненые лошади полетели кубарем, сбивая остальных. Строй смешался, но продолжал катиться вниз сплошной лавиной людских и конских тел.
И вот конный строй врезался в стену щитов. Длинные пики всадников, с огромной силой пробив выставленный щит, вонзались в тела русов и отбрасывали их назад. Но плотность глубокого строя не позволяла не только отступить – даже упасть. С дикими воплями русы давили, и мертвецы в первом ряду, залитые кровью из разинутых ртов, с острием пики в груди, что не давала им рухнуть, продолжали двигаться навстречу грекам. Всадники, не успевшие выпустить древко, сами оказывались вышиблены из седла этим мощным встречным ударом.
Первые ряды стратиотов сами напоролись на русские копья. Ржали и бились лошади, давя своих и чужих. Русы немедленно пустили в ход ростовые топоры, поражая греков через головы первого ряда. Продвигаясь вверх по пологому склону, вскоре они вышли на луг. Схватка переместилась в стан, закипела между шатрами: здесь комиты уже никак не могли выстроить конницу. На каждого всадника накидывалось сразу двое-трое пеших русов с копьями и ростовыми топорами. Били в грудь и по ногам лошадей, подрубали опоры и растяжки шатров, валили их наземь. Иные рухнули в костры, где греки готовили пищу, и вскоре на опустевшей луговине позади сражающихся уже поднималось пламя.
Не видно было ни одного значка друнгария; лишь значок турмарха краснел в отдалении, у оливковой рощи, среди личных телохранителей Пимена.
Сражение перешло в бойню. Греки бежали, и турмарх приказал играть отход. Остатки отошли за оливковые рощи. Не зная, что там дальше, Хавстейн не стал преследовать греков и тоже приказал трубить отход.
Близился вечер. В сумерках дымились шатры на лугу. Русы поспешно, пользуясь остатками дневного света, ловили носящихся без хозяев лошадей и подбирали оружие и снаряжение с трупов и раненых.
Ночь русы провели в греческом лагере, заняв уцелевшие шатры и выставив вокруг дозоры.
Утром оказалось, что греков нигде поблизости нет: турмарх Пимен, собрав остатки своих людей и оценив положение дел, прямо ночью увел их в ближайший укрепленный городок.
* * *
С места битвы русы уходили с хорошей добычей. В сражении они потеряли чуть больше ста человек – совсем не много для войска из трех с лишним тысяч. Зато им досталось около пятидесяти лошадей, десятки панцирей, шлемов, пик, мечей и щитов. Чтобы вести скутары вниз по реке, людей нужно меньше, и Хавстейн тут же создал конную дружину: отобрал тех, кто хорошо ездил верхом, и под началом черниговца Буеслава отправил на захваченных конях по берегу. Сражаться верхом – особое искусство, которым русы не владели, но всадники, рассыпавшись вдоль берега, в открытой местности среди оливковых рощ и плодовых садов легко находили села и усадьбы.
Теперь пришла пора прочесывать берега Сангария. Вчера русы лишь плыли мимо, и даже не все местные жители, кто не видел их своими глазами, а лишь слышал, поверили, что они вообще тут есть. Сегодня в этом убедились все на пеший дневной переход по обоим берегам реки.
Буеслав со своими конниками первым влетал в село или усадьбу. Если кто-то пытался встретить их с оружием, черниговцы спешивались и принимали бой; их было всего пять десятков, но в любом селе мужчин насчитывалось еще меньше. Сопротивление было слабым: жители понимали, что если скифы идут с севера, где турмарх Пимен собирает стратиотов, значит, его отряды уже разбиты. А тем временем от реки бежали новые толпы пеших скифов. Лошадей запрягали в захваченные повозки и грузили все, что находили в домах и погребах. Скот гнали к берегу, чтобы оттуда переправить к морю; на лугах близ одной усадьбы нашлось сразу несколько тысяч овец. Позади себя поджигали все – поля с созревшим хлебом, строения. Запылали рощи и сады.
После полудня стало видно, что со стороны моря тоже тянутся дымы – это шел навстречу Тормар со своей дружиной. Вскоре стали попадаться греки, бегущие от моря – повозки с домашним добром, бредущий скот. Как и предполагалось, тысячи людей из прибрежных селений оказались как в клещах между дружинами Хавстейна и Тормара.
Дымы тянулись и с юга, и с севера, будто горит уже все Греческое царство. Чем дальше, тем медленнее продвигалась дружина: невозможно идти быстро, ведя с собой тысячи коз и овец, десятки повозок с разным добром, пленниц. Словно обожравшийся змей, дружина медленно сползала по течению Сангария к морю, все тяжелея на ходу.
Назавтра наконец встретились с Тормаром. Но соединиться удалось не сразу: на целый «роздых» берег реки между двумя наступающими отрядами был заполнен людьми и скотом. Все это было насмерть перепугано и металось в поисках спасения. Селения, рощи, поля, сады – все уже было вытоптано ногами самих же греков и скота, разломано, снесено. До самого неба доставали крики, рев, блеяние. Христиане могли думать, что попали в ад: весь мир стал огнем и дымом, воплем и ужасом.
До конца дня продолжалась эта дикая круговерть. Но вот греки, к кому был милостив бог, разбежались, два отряда встретились среди разбросанных пожитков и блеющего скота. К тому времени русы сами едва держались на ногах. Силы свои на ходу подкрепляли захваченным вином, поэтому, едва поняв, что нападать больше не на кого, сотнями падали, где стояли, обессиленные опьянением и усталостью. Хавстейн и Тормар едва выбрали по сотне человек в охрану стана. Ставить шатры никто не заботился, резали первых попавшихся овец и коз, наскоро обжаривали мясо над кострами, жадно утоляли звериный голод и засыпали на грудах брошенного беженцами тряпья.
