Там же взяли и еще кое-что, от чего глаза у русов полезли на лоб. Нашли пластинчатый доспех для коня – закрывающий животному шею, грудь, бока и морду! Причем маску для морды украшала позолота, и часть стальных пластин была позолочена, складываясь в сияющий узор. Роскошные седла и сбруи с золочеными бляшками русы видели у богатых хазар, печенегов, болгар – но золоченый доспех для коня?
Захваченные на стенах стрелометы русов весьма порадовали: все дружины наперебой стремились с ними повозиться, не успевали стрелы собирать. А поскольку вещь была полезная, Мистина велел погрузить и взять с собой. Для этого забрали галею – корабль покрупнее русских скутаров, но вполне поддающийся управлению.
Стрелометы пригодились очень скоро: во второй раз, обнаружив город, пошли на приступ сразу после высадки. Благо осадные лестницы и уцелевшие щиты тоже привезли с собой именно ради такого случая. Этот город был побольше и получше, а внутри сидела дружина тысячи в три-четыре. Осада заняла три дня и стоила русам полтысячи убитых и раненых. Зато потом они целую неделю отдыхали в красивых каменных домах, по уши в вине и жареном мясе, выгнав прочь уцелевших мужчин и оставив себе молодых женщин.
– Вы скоро так наметаетесь, что вам и сам Царьград будет по зубам! – ободряюще говорил Мистина своим людям. – А у нас впереди города – не этим верста: Ираклия и Амастрида, та самая, на какую ходил Аскольд. Утрем нос Аскольду?
– Утрем!
– Да он в Валгалле свою бороду съест от зависти!
Но в первую очередь лежащие впереди города станут испытанием для самого Мистины, и об этом он никому не говорил. Понаслышке он владел опытом викингов за двести лет (во что неплохой вклад внес и Бард с его сагами о Париже). Мистина хорошо умел управлять дружиной и имел опыт занятия чужих земель – древлян, уличей. Но там руководил всем его отец, а ему оставалось делать, что велено. Здесь же самому приходилось думать и решать: бояре могли обсуждать и высказывать свое мнение, но последнее слово принадлежало Мистине как имевшему в походе права князя. Он же отвечал за успех или неуспех. И здесь требовалась не только храбрость, но и предусмотрительность.
Если пьяные отроки на пирах рассуждали о том, что мы, мол, все Греческое царство завоюем и в Царьграде сядем – Мистина смеялся и хвалил их доблесть. Но сам отлично понимал: лучшее, что он может сделать – откусить с краю кусок и унести ноги, сохранив как можно больше людей и добычи. Здесь соперниками Мистины были не уличанские старейшины, из которых каждый воевал как умел – а стратиги, люди, особо обученные вести войну, а за ними стоял сам Роман август и еще целые десятки прежних царей. Уже тысячу лет или больше они хранили свою огромную, на полсвета раскинувшуюся, сшитую из разнородных кусков державу и хорошо знали, когда и как стоит пожертвовать малым, дабы сохранить большее.
Пока русам встречались лишь относительно некрупные, по сравнению с их войском, отряды – в несколько сотен или несколько тысяч человек. Они хорошо управлялись и вступали в бой только тогда, когда имели весомые преимущества: превосходящей численности, удобной местности, внезапности. Завидев врага в неудачных для себя условиях, греки не стыдились отступать. И хотя русы презрительно бранили бежавшего противника за трусость, Мистина понимал: стратиги поступают очень умно, сохраняя войско, дабы напасть в другой раз с большими надеждами на победу.
Зато греки часто подстерегали дружины, оторвавшиеся в поисках добычи от основного войска, и почти всегда – на обратном пути. Хорошо зная местность, имея проводников, отряды стратига фемы не раз уже поджидали русов в засаде, когда те были утомлены походом, пьяны от захваченного вина и обременены скотом, пленниками и повозками. Такие нападения почти всегда заканчивались победой греков, а Мистина напрасно ждал близ кораблей того или другого воеводу.
Когда число исчезнувших дружин достигло пяти-шести, заговорили о том, чтобы не рассылать отряды менее двух-трех тысяч или вовсе не отходить от моря, не разделяться, заниматься только взятием городов. Осады не обходились без потерь, зато добыча их возмещала: каждый город был исполинским ларем разнообразных ценностей. Каждый знал: он может быть убит, но если уцелеет, то получит добычу за себя и за убитых.
В покинутое жителями прибрежное село вошла передовая часть русской рати, возглавляемая самим Мистиной, и с ним около десяти тысяч человек. В тех местах, где города близко не было, греки бежали прочь от моря, в горы. Ясно было, что так они поступили и тут: горы зеленели своими покатыми хребтами совсем близко, почти за спиной у приморского селения. В ту сторону уводила дорога – явно очень старая, когда-то вымощенная камнем, а теперь совсем разбитая. Однако на ней виднелся во множестве свежий навоз, указывая путь беглецов.
– Давай Илаевича пошлем, – предложил Мистине Острогляд. – Может, они и не успели далеко уйти.
– Может, там город вблизи, – поддержал его Родослав. – Сразу всех и накроем.
Мистина кивнул и послал за Извеем Илаевичем. Гибель в долине Сангария Буеслава с его дружиной ввергла русов в уныние – хоть и ненадолго. Потеря конного отряда стала крупнейшей для войска после битвы в Босфоре. Потеряны были кони и с ними возможность вести разведку и загонять добычу, потеряна сотня лихих парней – и Буеслав, один из наиболее отважных и толковых бояр. Остатки черниговцев – около двух сотен – Мистина передал в дружину Ивора. Среди них не осталось настолько знатных и уважаемых людей, чтобы можно было выбрать нового воеводу. Да и золотой шлем Черниги пропал, стал добычей греческого стратига.
Но постепенно русы захватили еще два десятка лошадей и снова высылали конную разведку под началом Извея Илаевича. Основу роду положил один из последних в Киеве хазарских беков, и происхождение теперь сказывалось лишь в нескольких родовых именах. Но по старой памяти Илаевичи любили лошадей и понимали в них больше других.
Извею и его малой дружине поручалось найти тропы, уводящие в горы от очередного места высадки. Теперь искать не приходилось: путь указывала сама дорога. Почти от самого моря она шла вверх, навстречу горам: покрытые густым лесом, в легкой синеватой дымке поверх зеленых спин, те высились совсем рядом. Казалось, эта дымка – пыль небесной синевы, что медленно осыпается с пронзительной высоты. Белые облака чуть высовывали головы над хребтами, будто любопытствуя поглядеть на чужаков, но опасаясь показаться полностью.
Чем дальше, тем дорога становилась хуже. Когда горы высились уже по обе стороны, древняя каменная кладка и вовсе кончилась, сменилась сухой каменистой тропой. Склоны по сторонам густо поросли пушистой низкой сосной и более высокой елью. Конники продвигались вперед без спешки. Почти ожидая наткнуться на засаду, все оделись в доспехи и шлемы, держали наготове щиты.
Поприщ через шесть-семь миновали перевал. С одной стороны вздымался крутой склон, каменистый, почти голый, где среди камней торчал лишь колючий кустарник; с другой стороны тянулся довольно густой лес той же пушистой сосны. На голом склоне приметили с пяток серых коз; те спокойно паслись, но людей при них не было – или люди затаились. Однако не показывалось ничего похожего на убежище, где могли бы скрыться жители прибрежного селения.
