– Ты будешь петь или нет?
Эйва открыла глаза, но взглянула на него так, что ему сразу стало ясно: разговор окончен.
– Прошу тебя. – Она сжала его руку.
Уош выдавил улыбку.
– Спеть тебе «Балладу о Джоне Генри»?
– Здорово, – скривилась Эйва. – Еще одна песня, в которой умирают.
– Это часть моего неповторимого обаяния, детка. А теперь помолчи, мне надо подготовиться.
Уош откашлялся, склонил голову, в обычной своей манере, и свел большой и указательный пальцы в кружок. Песня полилась, заполняя собой всю комнату. Эйва лежала и слушала, боль ушла, и пришел сон, навеянный его голосом, словно шелестящей листвой.
В среду вечером секта Преподобного Исайи Брауна, помешавшая в свое время Мейкону сопровождать Кармен к доктору Арнольду, окончательно утвердилась в Стоун-Темпле. Ни будний день, ни холод не остановили адептов. Они прибыли на легковушках, в фургонах и автобусах и соорудили себе лагерь вокруг дуба в центре города. Гостиницы в Стоун-Темпле не было, хотя его жители быстро освоили искусство сдачи внаем комнат и превращения пустошей в прибыльные стоянки для автофургонов и площадки для палаток.
Несколько лет назад город получил от государства субсидию. На эти деньги был разбит небольшой парк, якобы для привлечения туристов. Посреди него рос дуб, такой огромный и древний, какого большинству людей не увидать и за целую жизнь. Его раскидистая крона вздымалась высоко над землей, словно столб зеленого огня. Даже зимой он представлял собой великолепное зрелище: голые ветви на фоне неба напоминали переплетение вены.
В одном из близлежащих старых домов, давно нежилом, устроили что-то вроде художественной мастерской, окна которой выходили в парк. Сюда наведывались художники и поэты. Вдохновленные удивительным дубом, они писали картины, сочиняли поэмы и даже пьесы.
Затем, как и почти все в Стоун-Темпле, дерево начало утрачивать свое очарование. С каждым годом в город съезжалось все меньше служителей муз, пока наконец их поток окончательно не иссяк.
Теперь под оголившимся деревом расположились последователи Преподобного Брауна. Они поселились в палатках с обогревателями, а в дальнем конце парка соорудили широкую сцену. С трех сторон парк окружен был строениями, когда-то принадлежавшими разорившимся ныне фирмочкам, а также жилые дома, где обитали оставшиеся горожане.
В центре сцены стоял Преподобный Исайя Браун с микрофоном в одной руке и Библией в другой: начиналась вечерняя проповедь. Она была посвящена чудесам, совершенным Иисусом, а также тому, что наиглавнейшей обязанностью церкви, а следовательно, и всех прихожан, является подражание прежде всего доброте и бескорыстию Спасителя:
– Легко поверить, что мы – не такие, как Иисус, ибо так оно и есть. Но все же у нас много общего. Мы живем подобно ему. Истекаем кровью так же, как истекал он. Умираем, как умер Иисус. Он за свою жизнь смог совершить удивительные, невозможные вещи, вещи, о которых мы, в своей ничтожности, не способны даже помыслить…
Преподобный медленно расхаживал взад и вперед, стараясь полностью завладеть вниманием аудитории, и при малейшей возможности глядел людям в глаза, чтобы удостовериться, что его слова услышаны. Браун всегда считал, что речь, будь то публичная проповедь или простое выражение признательности, – это пламя сочувствия, доносимое до людей. Стремление души, заключенной в узилище тела, передать другой душе собственные мысли, чувства, самую свою суть. И высшей формой этого стремления, по мнению Преподобного Исайи Брауна, была проповедь, поскольку ее задача заключалась в попытке пробудить людей, приобщить их к чему-то, во что они сами отчаянно хотели поверить, но зачастую считали себя недостойными. Все равно что пытаться соорудить мост между Землей и Солнцем: величественно тяготеющими друг к другу, но разделенными тысячами тысяч миль.
– Но понимание того, что мы – не такие, как Иисус, нельзя использовать в качестве оправдания для отказа от долга быть добрыми и сострадательными, долга прощать и помогать, желания сделать мир лучше, чем он был до нашего появления на свет. – Преподобный остановился на месте. – Я потому говорю об этом, дорогая моя паства, что нам всем известно, что произошло в этом небольшом городке, называемом Стоун-Темпл. Весь мир судачит об этой девочке, пытаясь понять свершившееся и, может быть, наполнить его неким собственным содержанием. Мы все виновны в этом, в том числе – я сам. Не буду притворяться, что я (так же, как и вы) не очарован, не заинтригован тем, что тут случилось. Именно поэтому мы здесь и обсуждаем эти события. Весь мир устремился сюда… Однако я прошу вас не забывать о главном: речь идет о ребенке. Нам нужно удержаться от чрезмерных надежд и чаяний, не возлагать их бремя на девочку. Нужно помнить, что и мы точно так же любимы и благословенны Господом нашим, как и она. Что и в наших душах точно так же таится дар творить добро и спасать ближних, пусть не посредством чудес, но посредством благих деяний: свобода воли, дающая нам возможность помогать другим, – есть величайшее благословение, дарованное Богом.
Слушатели неуверенно зааплодировали.
Эта проповедь заметно отличалась от тех, к которым привыкла толпа. Большинство последователей Преподобного Брауна ожидало услышать, что эта девочка послана им Господом, чтобы столь чудесным образом напомнить людям о своем бытии. Однако наставление преподобного, которому они искренне верили, оказалось иным. Некоторые сразу поняли его и согласились, других одолевали сомнения.
Но в целом община была верна своему пастырю и зааплодировала. Все встали, воздев руки в знак почтения, и проповедь, как обычно, завершилась общим чтением «Отче наш». Они хором повторяли слова, и их вера в него вновь окрепла.
– Благодарю вас, – торжественно произнес Браун. – Благодарю вас, братья и сестры, за все, что вы делаете. Благодарю от всей души.
Мейкон сидел в первом ряду. Браун пригласил его послушать проповедь, и он согласился. Преподобный чем-то напомнил шерифу покойного отца. Тот тоже был мужчиной суровым, но справедливым. Он умер всего за несколько месяцев до рождения внучки. Мейкон жалел, что Эйва так и не узнала своего дедушку. Ему хватило ума сообразить, что эта симпатия к Брауну обусловлена прежде всего этим сходством, но он решил смириться, и будь что будет.
Когда собрание завершилось, Мейкона позвали побеседовать с Преподобным с глазу на глаз.
– Ну и как вам? – поинтересовался Браун.
Он предложил шерифу чашечку кофе, однако тот отказался. Мейкон не был уверен, что сможет противиться сближению, которое неизбежно возникнет, если они разделят трапезу. Они сидели вдвоем в библиотеке виллы «Эндрюс».
– Великолепное шоу, – ответил Мейкон, стараясь поаккуратнее подбирать слова.
Помещение было просторным, отделанные деревом стены создавали впечатление уюта и достатка. Вилла принадлежала Бенджамину Эндрюсу – одному из богатейших жителей Стоун-Темпла, удачливому инвестору, сделавшему состояние на слияниях и процентах. Он частенько говаривал горожанам, что молодость «растратил на мамону». Теперь, постарев, Эндрюс превратил свой огромный дом в благотворительный пансион. Комнаты за сущие гроши сдавались любому, кто нуждался в отдыхе от мира. Постояльцы могли сполна насладиться красотой помпезного здания. По идее хозяина, это должно было настроить их на благоговейный лад, а заодно внушить мысль, что даже в бурном житейском море иногда можно отыскать гостеприимный островок. Бенджамин Эндрюс очень гордился этим своим замыслом.
