– Прости меня, – повторил Уош.
– За что?
– За то, что я так радовался, когда все это только началось. За то, что ничего не знал, – в общем, за все.
– А хочешь кое-что узнать?
– Конечно!
– На самом деле я не против «Моби Дика». Не такая уж это и плохая книжка.
Уош улыбнулся и тут же отвел глаза, но Эйва этого не заметила.
– Что же, приятно слышать, – сказал он. – Как по мне, так это самая замечательная книжка на свете.
– Ну да, все так говорят. Спасибо, что пошел со мной. И за то, что развел огонь.
– Нам же надо было согреться.
– Я тогда не спала. То есть не совсем спала. Я смотрела на тебя. Видела, каким стало твое лицо, когда ты разжег огонь. Ты был очень испуган, но не сдавался.
– Могла бы встать и помочь, – пошутил Уош.
– Мне просто нравилось на тебя смотреть. На то, каким было твое лицо.
– Сперва ты говоришь, что я пахну сосновыми иголками, – захихикал Уош, – теперь – что не могла оторваться от зрелища моей физиономии. Где та Эйва, утверждавшая мне, что я похож на зефирину из «Охотников за привидениями»?
– Она и я – один и тот же человек, – ответила Эйва.
Они замолчали. Уош задумался о смысле их разговора. Никогда еще она так с ним не говорила. В ее словах сквозила какая-то недомолвка. Словно Эйва выбросила белый флаг, отказавшись от сопротивления тому, против чего долго сражалась. Все эти разговоры о том, чем он пахнет и какое у него лицо, напоминали попытки покрепче запомнить, как он выглядит.
И тут Уош все понял.
– Эйва! – резко воскликнул он. – Открой глаза.
Она не подчинилась. По ее губам скользнула улыбка, хотя лицо выглядело испуганным.
– Эйва, ну пожалуйста.
Уош сжал ее руку, и она медленно подняла веки. В мельтешении уличных фонарей он увидел, что ее глаза сделались такими, как тогда, в Эшвилле, подернулись белесой дымкой, превратившись в два озерца, в которых отражается зимнее небо. Ни жив ни мертв, Уош прошептал:
– Эйва, ты снова ничего не видишь?
На подъезде к госпиталю Эйву стошнило. Открылись дверцы кареты «Скорой помощи», и в глаза им бросились толпы любопытных. Вид Эйвы отнюдь их не усмирил. Они истошно выкрикивали ее имя, просили обернуться, посмотреть на них, чтобы сделать интересное фото.
Медсестры бегом покатили каталку в приемный покой. Уош бросился следом. Кто-то сказал, что он не может пойти с ней, Мейкон их осадил.
– Он войдет, – жестко приказал шериф.
Толпа зевак слилась в сплошную орущую стену из ослепительных фотовспышек. Ряд полицейских, взявшись за руки, с трудом сдерживал напор.
Эйва не могла видеть огни и людей, но чувствовала этот накал страстей. Словно о берег бился океанский прибой. Через все это безумие до нее долетал знакомый, спасительный, как луч маяка, голос Уоша, точь-в-точь как тогда, в палате.
– Мы тебя починим, малышка, – бодро сказал Мейкон.
– Ага, – ответила Эйва.
Окружающая ее тьма была кошмаром. Оставалось только порадоваться, что ни Уош, ни отец не понимают, какое мучение она испытывает. Боль преследовала ее с самого начала всей этой истории: непреходящая пустота в костях и крови, как будто часть ее тела перестала существовать. Эта боль постоянно возрастала, заполняя ее всю, будто песок. Другое дело, что теперь Эйва лучше могла ее контролировать, научилась справляться с ней, пропуская через себя маленькими капельками, а не всю разом.
– Ну, вот мы и на месте, – сказал Мейкон, переложил дочь на кушетку и погладил по голове.
Шериф осмотрелся в поисках врача, но ни одного не увидел. В больницу поступило слишком много пациентов из Стоун-Темпла, причем – с серьезными ранениями. Взрыв и последовавший за ним пожар оказались гораздо серьезнее, чем ожидал шериф. Наверное, все врачи были заняты, выполняя свой долг и помогая больным. Здесь и там люди звали медсестер, кого-то срочно отправляли в хирургию. Вокруг бурлил людской водоворот.
Мейкон разрывался на части. Он должен был помочь дочери, но еще ему нужно было срочно найти жену.
– Проклятые коновалы, – сокрушенно пробормотал он.
– А где Кармен? – спросила Эйва.
– Вот хочу пойти поискать ее. Побудешь минутку одна? Я быстренько. – Мейкон чмокнул дочь в лоб. – Только схожу посмотрю, как она там.
Подошла медсестра и начала осматривать Эйву. Сказав ей что-то на ухо, шериф побежал на поиски Кармен. Он чувствовал себя дрянным отцом и мужем. Все у него шло вкривь и вкось. Оставлять дочь ужасно не хотелось, но и Кармен без него так долго не могла.
А ведь дело может повернуться так, что он разом потеряет и жену, и детей.
Правильного решения не существовало, он мог только плыть по течению.
– Где Кармен? – вновь спросила Эйва, когда отец ушел.
– Откуда мне знать? – пожал плечами Уош, затравленно оглядываясь по сторонам, как только что Мейкон. Ничего интересного он не увидел.
– Я не тебя спрашиваю, а медсестру, – тихо заметила Эйва.
– Что-что? – Женщина, измерявшая Эйве давление, подняла глаза.
– Вы меня знаете? – спросила ее Эйва.
Она не видела медсестру, но представила доброе лицо, чем-то напоминающее лица матери и Кармен.
– Конечно, знаю, – ответила та с оттенком благоговения в голосе. – Кто же не знает «чудо-девочку»?
– Вы не поможете мне разыскать мачеху?
– В таком состоянии ты не можешь никуда идти, – уверенно-профессиональным тоном возразила женщина, сразу почувствовав почву под ногами.
Пациенты, порывающиеся в разгар медосмотра встать и куда-то убежать, – самое обычное дело. Раненые упрямы, как ослы, хотя ты просто пытаешься им помочь.
– Ну, пожалуйста, – заныла Эйва. – Я так за нее волнуюсь…
И тут послышался треск фотокамер.
– Убирайтесь отсюда! – закричала медсестра.
Но камеры продолжали щелкать, чьи-то голоса принялись выкрикивать имя Эйвы. Видимо, в больницу прорвались-таки репортеры. В любом случае медсестра все равно не позволила бы Эйве встать.
Проблему разрешил Уош.
– Она хочет увидеться с матерью! – патетически воскликнул он.
Эйва вообразила лицо медсестры в этот момент. Щелканье камер сделалось громче.
– Она хочет повидаться с отцом и матерью, а эта женщина не желает ее к ним проводить! – вновь закричал Уош.
Точно так же, как когда-то и Мейкон, он сообразил, что даже из неотвязного внимания прессы можно извлечь пользу.
Медсестра принялась протестовать. Однако Уош повторял свою последнюю фразу, пока та не превратилась в публичное обвинение. Женщина тоже не могла сбросить прессу со счетов.
