Она налетела на него, словно товарный поезд, и каюта содрогнулась от грохота падающих тел. Веста, оказавшись наверху, подняла над собой вазу. Сокрушительным ударом она буквально расплющила нос Багра, вмяв его в лицевую кость.
— Говоришь, пришел меня спасать, да? — осведомилась Веста.
Багор что-то нечленораздельно булькнул, и она с силой опустила вазу на карандаш, все еще торчавший из его глазницы. Инструмент для рисования и письма вошел глубоко в мозг. Багор умер мгновенно, даже не осознав, что произошло.
Веста, бледная как смерть, неуклюже сползла с трупа и поползла к кучкам пепла, разметанным по полу.
— Не бойся, — прошептала она, бережно сдвигая их в одну общую горку. — Не бойся, Сережа. Я с тобой. Я соберу тебя, мой милый. И у тебя будет новый домик… Более крепкий.
Из-за крови, заляпавшей пол, кое-где прах превратился в темные слипшиеся комочки, но Веста не обращала на это внимания.
Это ее кровь. И это еще более укрепит их чувства.
* * *
Где-то на просторах Тихого океана
9 февраля, 5:13
Она пришла в себя, как только в каюту проник первый лучик солнца. Он равнодушно освещал перевернутую мебель, залитый кровью пол и скомканный коврик, а также коченеющее тело мертвого мужчины, в узких кругах известного под кличкой Багор. Лучик также осветил бледное лицо Весты, погладив ее мясистую щеку своими теплыми бархатистыми пальцами, и женщина слабо улыбнулась.
Застонав, она слезла с дивана. Мучительно ныла нижняя часть живота, и если бы не болезненная рана, Веста решила бы, что у нее начались месячные. Лишь после того, как она собрала прах Сергея в пластиковый пищевой контейнер, она занялась собой. Она промыла порез, залепив его гигиенической прокладкой, а рассеченные пальцы заклеила пластырем.
— Кто-то однажды сказал, что предательство очищает душу того, кто предал, — сказала Веста отстраненно. — Моя душа очистилась от иллюзии, которую глупцы называют «любовью». Теперь мне не нужно любви, она мне не нужна. Предать могут только близкие. Если их нет — тебя не предадут. А любовь пускай ищут те, кто боится идти сам по тропе жизни. Тот, кто не уверен в своих силах.
Веста посмотрела на мертвеца.
— Никакой ты не Багор, — покачала она головой. — Ты тростинка. Соломинка. Тебя соплей перешибешь.
Помолчав немного, Веста вновь заговорила:
— Хочешь, я огорчу тебя, парень? Никакого наследства у меня нет. Да, Сережа был великим музыкантом. Но никаких богатств у него отродясь не было. Моя квартира в Москве и эта яхта — вот все, что у меня осталось. То бунгало, в котором ты нас поджидал, я взяла в аренду. Для того чтобы поехать в это путешествие, я продала все свои драгоценности и залезла в долги. Завещание действительно было, но там ничего не перечислялось, я просто указала: «…в чем бы не заключалось мое имущество на момент смерти…». Понял? Я бедна как церковная мышь. Но это мелочи. Материальные блага — не главное. Самое основное — внутренний мир, правда? Так что поджигать нотариальную контору не имело смысла.
Улыбнувшись, она погладила контейнер с прахом.
— Попробуем, Сережа? — тихо спросила она. — Ты подскажешь мне? У меня нет музыкального образования, и сама я не в состоянии определить, как между собой отличаются ноты… Я могу только слушать сердце, в котором звучит твой голос.
Помедлив, Веста добавила:
— Может, именно в этот раз получится? Ты скажешь мне? Тем более я обещала тебе найти новый звук…
Минуту она сидела, затаив дыхание, слушая лишь стук собственного сердца. Затем встала и, прихватив контейнер с прахом, заковыляла к выходу.
Конечно, Сережа подскажет. Может, не сразу, а чуть позже.
Равнодушно перешагнув через труп, Веста вышла на палубу, направившись к «нотам».
С визгливым криком от одной из капсул сорвалась крупная чайка. Хлопая белыми крыльями, она взвилась в небо.
Веста проводила птицу внимательным взглядом.
— Кому-то суждено летать, — сказала она мечтательно. — Кому-то — воспитывать детей. Кому-то — кормить ноты. А кто-то ищет новые ноты. Так?
Она взглянула на сосуд, в котором находился Павел. Муж смотрел на нее выпученными глазами сквозь изгаженное стекло. Растресканные губы и посеревший язык был вымазан засохшей рвотой. Рот широко открыт, словно перед смертью мужчина пытался сообщить что-то очень важное.
Убедившись, что Павел мертв, Веста кивнула с понимающим видом:
— Что ж… Я так и предполагала.
Подобрав валявшуюся у борта лебедку, она приспособила ее к карабину и со скрипом закрутила барабан. Вскоре восьмая «нота» была спущена вниз. Закусив от напряжения губу, Веста с трудом открыла бугельную крышку. Наружу, словно магма из проснувшегося вулкана, вырвался сноп невыносимого смрада. Казалось, вонь была осязаемой, липкая и белесая, как гной из застарелой раны.
Сразу вытащить наружу труп Павла не получилось, и Веста плеснула внутрь колбы масла, которым сутки назад смазывала еще живого супруга. Затем, умело орудуя крюком, она извлекла наружу скрюченное тело мужчины.
— Надеюсь, от тебя выйдет хоть какой-то толк, — пропыхтела она. Глубоко вонзив крюк в рот мертвеца, Веста поволокла его к борту, словно гигантского сома.
— Прощай, Павлик, — сказала она безучастно. — Случилось так, как случилось. На все воля божья.
Веста погладила слипшиеся волосы супруга. Они были совершенно седыми.
— Сережа как-то сказал мне, что настоящего мужчину украшают четыре вещи, — произнесла Веста. — Это шрамы, морщины, седины и враги. Сегодня ночью ты стал настоящим мужиком, Павлик. Поздравляю.
С усилием подняв покойника, она скинула его за борт. Несколько секунд тело Павла лениво колыхалось на волнах, будто океан еще раздумывал — стоит ли принимать извне подобный «подарок». Наконец очертания трупа стали размываться, теряя четкость, а само тело медленно погрузилось в темно-синюю пучину.
— И губы сладкие, как сахар, не позабыть мне никогда, — рассеянно проговорила Веста. — Моя ты сахарная вата… Тебя любить буду всегда!
Она вернулась обратно. На то, чтобы полностью вымыть и очистить восьмую «ноту», у нее ушел почти час. Когда все было готово, она вновь подвесила ее в воздух, а из кармана выудила серебряный молоточек.
Набрав в легкие побольше воздуха, она тихонько стукнула по поблескивающей, чисто вымытой поверхности капсулы.
«Дзиннннь!»
Стараясь не дышать, Веста ударила снова.
«Ну же, Сережа?! Что ты молчишь?»
Она тупо смотрела на болтающийся в воздухе прозрачный бочонок.
— Что ты молчишь? — спросила она, устремив взор в небо. — Я тебя не слышу! По мне — так это полная херня! Это из-за моего никчемного мужа? Из-за того, что он ничего не представлял из себя как личность? Или я что-то сделала не так?
