— Но цена…
И Ян говорил не о выручке за картину. Цена для его семьи. Цена для Катерины, которой он так целиком и не достался: даже наедине с ней он думал о картинах. Цена для малышки Гертруды, которая из-за плохой одежды или слабого огня в камине заболела чахоткой и таяла на глазах. Каждая новая картина, каждый месяц, упущенный для торговли шелком, дорого стоили его близким.
— Ну, раз не с рассказами о новой картине, то зачем же ты пожаловал ко мне, мастер Ян?
— Я… — Язык не поворачивался назвать истинную причину. — Я просто зашел посмотреть на свои работы.
— А, это пожалуйста, друг мой. — Питер хлопнул его по спине. — Мои двери всегда для тебя открыты — приходи, когда пожелаешь. А сейчас, если ты не против, мне пора.
Он прошел к дверям, потом обернулся:
— Пиши, Йоханнес, пиши!
Ян улыбнулся и кивнул. Только другому художнику дано понять его трудности, постоянный поиск компромиссов между законами природы и стремлением проникнуть в самую суть своих персонажей — компромиссов, без которых он навсегда бы остался на задворках искусства, обычным провинциальным художником. С незаметным вкладом в живопись и жалкой горсткой последователей.
Одну за другой рассматривал он картины — девять только в этом зале, — впитывая, как истощенный путник, молоко сердечных чувств. Умиротворенный, он застыл перед «Молочницей». Ее простенькая комнатенка с разбитым окном, крошащейся штукатуркой на стенах, ломтями хлеба на столе — и сколько достоинства в ее действии, в переливании молока, столь живом, что Яну слышался плеск молока на дне глиняной миски. Да! А работая над складками ее рукава, он не просто смешивал краски, как всякий другой художник; он накладывал их с разной толщиной. Когда Ян впервые открыл этот прием, то знал: он больше никогда не будет писать одежду по-прежнему. Это случилось всего через несколько суток после рождения одного из детей — Франциса, а может, Беатрис, — и он разрывался от восторга, не ведая, с кем поделиться столь сокровенным знанием: Катерина бы не поняла. Одно это открытие должно было убедить его работать дальше, но сейчас, в период тоскливого болезненного бездействия перед новым озарением, Ян вынужден признать: оно не убеждало.
Он шел мимо открытых мастерских близ Остендского канала, чувствуя, что ищет что-то, хотя что, Ян не знал. Он прошел мимо свечника, опускающего фитили в дымящийся чан, мимо кузнеца, седельника, плотника, мимо валяльщика, сбивающего сукно в деревянном корыте, мимо столяра, выстругивающего нечто за рядами кломпов и деревянных часов, мисок и ложек, мимо художника по фарфору, расписывающего горы посуды все теми же синими каналами, ивами и ветряными мельницами. Все ремесленники вроде довольны своими станками, корытами, наковальнями. Ни в одном из них Ян не чувствовал родственной души.
Он вспомнил отца, как много лет назад тот склонялся над ткацким станком, воспроизводя на ткани собственные мелкие узоры. Получал ли отец от этого удовольствие?
Из-за угла донесся частый стук деревянных башмаков по булыжной мостовой, и не успел Ян остановиться, как в него врезалась девчушка в растрепанных юбках.
— Магдалина! — узнал он в ней свою вторую дочь.
— Папа!
— Куда это ты несешься? Разве воспитанные девочки так поступают?
Ян пригладил ей волосы.
— На городскую стену. Мама разрешила. Я все свои дела сделала, а ты ушел — не надо было за маленькими следить. Я скоро вернусь. Только одним глазком посмотрю.
— Знаю. Знаю, как тебе там нравится.
Магдалина выбежала из дома, позабыв про чепчик, и теперь ветер играл ее распущенными волосами. Солнечные лучи пробивались сквозь них, ее фигурка казалась воздушной.
— Пойдем со мной, папа, ну пожалуйста! Оттуда столько всего видно!
Она аж дрожала от нетерпения.
Ян усмехнулся и покачал головой. Сегодня утром он уже играл с ребятами в кегли: они так просили его, говорили, будто он обещал. А он и вправду обещал. Только сейчас день уже на исходе, и ему еще много надо успеть.
— Как-нибудь в другой раз. Смотри, возвращайся до заката.
Магдалина побежала дальше, только пятки засверкали. Пятки старых башмаков, сношенные до тонких полосок.
Ее лицо, исполненное ожидания и надежды, — с таким же выражением она просила его прошлой зимой пойти кататься на парусных санях. Тогда он тоже отказался, а зима выдалась на редкость теплой, лед треснул, и они упустили возможность. Ему было больно и обидно. Это его вина, что они живут так плохо: вечно он чем-то занят. От этих мыслей он даже чуть не пошел догонять Магдалину, но передумал и двинулся дальше, выбирая окольные пути под зелеными липами вдоль канала.
Он обошел рыночную площадь, чтоб не попасться на глаза пекарю Хендрику ван Бёйтену. Вчера от Хендрика пришел счет на невероятную сумму: четыреста восемьдесят гульденов. Больше, чем годичная выручка ремесленника. Были и еще долги — бакалейщику, ткачу. А теперь эти изношенные башмаки швырнули его в пучину отчаяния.
Влекомый невидимой нитью, Йоханнес очутился перед домом кузена, с облегчением узнал, что его нет, быстро перешел через торговые ряды и вышел на Папистский угол улицы Ауде-Лангендейк, где жила его знатная теща, Мария Тинс. Он замешкался было у лакированной дубовой двери и тут вспомнил о башмаках Магдалины и взялся за серебряный молоток. Без долгих разговоров, прямо с порога, он спросил, не даст ли теща ему двести гульденов в залог следующей картины.
Она прищурилась, гладя Яну за плечо, как будто что-то позади него — клавесин или трещина в стене — были гораздо интереснее и важнее. Так она заставляла его чувствовать себя попрошайкой, хотя сама была должна ему не меньше, пусть и не деньгами. Не раз он спасал ее безмозглого сына Виллема от тюрьмы за нарушение порядка в общественных местах: стоило Виллему увидеть на рыночной площади Катерину, свою единственную сестру, как он спускал штаны, нагибался и хохотал. А сколько раз ему, Яну, приходилось разнимать драчунов в материнской таверне «Мехелен», когда Виллем обычно оказывался в самой гуще событий. Несмотря на все это, Мария Тинс считала Яна недостойным. Но сейчас он отважно смотрел ей в лицо. Даже дома тяжелые рубиновые серьги оттягивали ей уши.
— Меня наконец-то признали в Делфте, — сказал он.
— Кто? Один пекарь? Один пивовар? Что, кто-то дает заказы? Просят расписать церковь?
— Нет, конечно! Протестантская церковь никогда не наймет обращенного католика.
Она сжала губы и негодующе тряхнула двойным подбородком. Теща потребовала от Яна принять католичество и принести ей подтверждение епископа, прежде чем она отдаст за него Катерину. Ян охотно согласился, невзирая на все предсказуемые последствия для его карьеры.
— Меня избрали старостой гильдии святого Луки, — сказал он.
— Слыхала, слыхала. Мои поздравления. За это хоть что-нибудь платят?
Тонкие косточки ходили ходуном на ее руке, пока она барабанила тяжелыми от драгоценностей пальцами по столу.
