— Немного. Хотя, может быть, что-то другое из этого выйдет.
— Может быть, может быть… Все ты за свое. А меж тем Катерина ждет ребенка.
— Да, ждет, несмотря на выходки вашего сына. На той неделе он с палкой гонялся за ней по рыночной площади. Перепугал до полусмерти. Она теперь из дома носу не показывает.
— Мне горько об этом слышать, Ян. Виллем всегда был диким, всегда завистливым.
— Это уже не зависть. Он опасен — пусть не для других, но уж точно для самого себя. И как вы можете его защищать, когда он и на вас нападал?
Она потерла виски, отгоняя воспоминания.
— Что делать? Это он перенял от отца.
— А мне-то что делать?
— Если хочешь, чтобы дома на столе лежали не только сухари, забудь о картинах. Наймись в гончарню расписывать посуду. Уж сейчас-то, с твоим новым положением в гильдии, тебя точно возьмут. Еще не поздно превратить твое умение в деньги. В хлеб, картошку и мясо. В одежду и обувь для детей.
Тарелка за тарелкой, блюдо за блюдом. Он представил посуду, выстроенную перед ним в безжалостную стену, и почувствовал, как слабеют колени. Ян посмотрел по сторонам: он часто находил вдохновение в убранстве комнаты. Вещи способны так умело передавать чувства. Внимание привлек золоченый кувшин на красной скатерти, он стоял словно на алтаре и отражал свет всевозможными оттенками, от алого до золотисто-желтого.
— Какой красивый кувшин. У вас найдется ему замена? Мне нравится, как скатерть отражается в золоте. Может, я взял бы его…
— Бери, бери. И скатерть тоже забирай. — Она махнула рукой на кувшин, однако Ян знал, что теща и на него рукой махнула. — Господи, за что мне такой зять? Что сын, что зять — оба безответственные, оба ненормальные.
— А деньги? — напомнил он.
— Я подумаю. Не обещаю. Виллем разъярится, если решит, что я тебе покровительствую, и опять начнет крушить дом. Он не забыл о прошлом займе. И считает, я принесу вам изрядную сумму на крестины. Только я не смогу. Бейерланды задерживают с выплатой.
— Если бы снять маленькую студию, где меня никто не будет отвлекать, я бы, наверное, писал больше…
— Говорю же тебе, подумаю.
По дороге домой с наступающими сумерками в душе Яна росла тупая душевная боль. Он возвращался без единого стюйвера. Как он посмотрит в глаза Катерине? Все, решено, сегодня он скажет ей, что найдет другую работу. Не в гончарне, нет, пойти туда — несмываемый позор; никто никогда не назовет его больше художником, только ремесленником. Лучше заняться чем-нибудь совершенно новым. Скажем, продавать ткани у кузена. Да, завтра же он и начнет. Всего на пару лет, может, меньше, если дела пойдут хорошо. Хотя он и так слишком долго собирается с мыслями перед каждой картиной; оторваться — значит, нанести непоправимый удар по его мастерству. Долго же потом придется ползти назад.
Едва он свернул к себе на улицу, как услышал крики из собственного дома. Соседи толпились снаружи. Ян распахнул дверь. Дети визжали, Гертруда и малыш плакали, а Виллем бил Катерину палкой. Она упала на прялку и сжалась в клубок, пытаясь защитить нерожденное дитя. Ян размахнулся и с сокрушительной силой ударил Виллема кувшином по голове. Он оттащил оглушенного шурина от Катерины и что было сил двинул его в живот. Виллем рухнул на мольберт. Ян пнул его ногой, заломил руки за спину и навалился сверху.
— Францис, живо неси сюда веревки, все, что у нас есть. Мария, Корнелия, помогите матери.
Ян связал еще не пришедшего в себя Виллема по рукам и ногам, привязал его к стулу, а стул — к лестнице. Потом его взгляд упал на палку: с одного конца торчал железный гвоздь.
— Йоханнес, сейчас же приведи сюда ван Овергау. Он вправлял тебе руку, помнишь? Как выйдешь из дома, беги в сторону церкви; четвертый дом — его. Магдалина? Где ее носит?! Беатрис! Давай за бабушкой Марией. И прихвати фонарь, дочка, там темно.
Комната вертелась вокруг железного гвоздя, пока Ян не услышал, как Катерина шепчет старшим дочерям: «Ничего, ничего. Ничего страшного». Она уже заглаживала перед детьми вину Виллема. «Он же их дядя как-никак», — сказала бы она. Ян взял у старшей дочери, Марии, мокрое полотенце и протер руку Катерины там, где гвоздь оставил длинный глубокий след.
— С чего все началось?
— Он ворвался сюда, кричал как ненормальный…
Виллем зашевелился и начал выкрикивать что-то о дьяволице. Ян заткнул ему рот красной скатертью и вернулся к Катерине, виня себя за собственную беспечность. Останься он дома, такого бы не произошло. Терзаемый муками совести, Ян отер лицо и шею Катерины полотенцем.
— Со мной ничего страшного, — повторила она.
— Да, но ребенок…
В комнате царил незнакомый, тревожный дух. Перевернутый стул, сломанная прялка, перекошенная картина, изображавшая Христа у Марфы и Марии, сброшенная со стола скатерть, глиняные осколки на полу, разлитый суп, качающаяся колыбель и из нее — плач забытого ребенка. Треснул привычный мир. Колыбель ритмично поскрипывала. Город, нарисованный на боку колыбели, когда Ян готовился к «Виду Делфта», то ловил отблески свечного света, то исчезал в темноте, то снова ловил, то опять исчезал. Ян долго не решался остановить колыбель. «Она пережила ребенка, для которого была сделана, — мою бабку», — вдруг подумал Ян. Как же так получается, что вещи живут дольше людей?
Он взял девочку на руки, прижался щекой к ее нежным волосикам, качался из стороны в сторону, успокаивая малышку, вдыхал ее молочный запах, чувствовал, как ее ротик пытается сосать его шею.
Ван Овергау не заставил себя долго ждать. Он осмотрел Катерину и перевязал рану. Мария Тинс же медлила, точно говорила Яну, что не ему ее торопить. Как только она вошла, то обвела комнату широко раскрытыми глазами и метнулась к кровати Катерины.
— Со мной все хорошо, матушка.
Ян выложил Марии Тинс начистоту:
— Я могу созвать сюда магистратов и упечь его за решетку. Или мы сами поместим его в одно исправительное заведение.
— Куда?
— К Тэрлингу.
Виллем отчаянно задергался и попытался заговорить.
Она колебалась. Ян протянул ей палку с гвоздем.
— У Тэрлинга лучше, чем в тюрьме или в сумасшедшем доме.
Испуг показался в ее глазах. Она решилась. Теща оказалась у Яна в неоплатном долгу. Жалобно, не смея посмотреть на сына, мычащего через кляп, Мария Тинс кивнула. Не дожидаясь, пока она передумает, Ян попросил соседа позвать Тэрлинга.
— Да, и скажи, чтобы захватил кандалы.
Ночь Ян и Катерина провели в немом потрясении. Наутро случился выкидыш. Ян днями сидел у постели Катерины. Не зная, чем помочь, он носил ей чашки бульона, починил прялку. И всю неделю просыпался по ночам от криков Гертруды, шатаясь подходил к ее кровати и прижимал к себе горячее мокрое тельце, пока отцовские объятия и стакан теплого молока не успокаивали ее настолько, чтобы позабыть о кошмаре и вернуться ко сну.
