Гутарю с тобой, барышня, вот по какой причине. Ведь ты девица, верно? Не красней, это дело поправить можно и нужно, – он стал слюняво причмокивать, – а то и в могилу сойдешь, не познав мужика! Ведь это дело есть главное в жизни, а ты мимо него пройдешь! Будешь ли ты ходить по райским кущам или кипеть в смоле – мне неведомо, но вот этого дела ты там не познаешь! От него тебе только польза, может, и веселей будет идти на смерть.
Ты носом не крути, не строй из себя ангела! Пока по-хорошему предлагаю… А раз я хочу, кто мне помешает? Мы одни здесь! Хоть брыкайся, хоть голоси, я сейчас для тебя господин – что захочу, то и сделаю!
Он облапил девушку, не давая ей подняться с табурета. У нее перехватило дыхание. Смердящим ртом стал тыкаться в плотно сжатые губы. Вдруг резко рванул ее с табурета и поволок на тюфяк. Косынка спала с русой головы, хлипкие застежки халата отлетели, и обнажилось плечико, что еще больше распалило его животную похоть. Крики о помощи потонули в стенах камеры.
– Кричи, громче кричи, девка! Зови на подмогу солдатиков, они, чай, не дураки, не откажутся! Станут за мной в очередь к твоему телу! – возбужденно шептал он. – Четверо нас будет к тебе, значит, пока последний пройдет, первый снова захочет, а за ним второй и так дальше! Вот такая карусель будет! Бесконечная карусель! Ты должна меня просить-молить, чтобы я двери не открыл солдатикам, а не звать их на подмогу!
Бросив ее на тюфяк, он навалился на хрупкое молодое тело. Его руки деловито задрали халат, стали бесстыдно и властно ощупывать ее. Вседозволенность и безнаказанность порождали в нем безжалостную силу. А вот Анику силы стали покидать. Почувствовав дрожь слабости в ее руках, он запутал цепи ручных кандалов и свел ее руки, обхватив их одной своей, а освободившейся рукой стал шарить у себя в штанах. Его кривые, мерзкие ноги разжали ноги девушки, он вжался в ее живот. Она пыталась сбросить его с себя, но безрезультатно. Надзиратель перестал шарить в штанах, и что-то скользкое и мерзкое коснулось низа ее живота. Аника резко дернулась, и ей удалось немного сдвинуть его.
– Ах ты подлая отравительница! Кабацкая девка! Не нравится? Ты у меня сейчас будешь стонать от восторга! – В бешенстве свободной рукой он наносил ей хлесткие удары по лицу.
Она ошеломленно затихла и прекратила сопротивление.
– Поцелуйте меня, – просто сказала Аника.
– Чего-чего? – Он оторопел.
– Поцелуйте меня, – повторила она и подставила губы для поцелуя. – Ведь вы у меня будете первый!
– Давно бы так, барышня! – одобрительно бросил он, окутав ее гнилостным дыханием.
Усмехнулся, ослабил хватку руки, держащей ее руки, и впился в губы. Аника ответила, широко открыла рот и прикусила ему губу – он завопил, не отпуская ее. Чувствуя соленый привкус крови, она все сильнее стискивала зубы. Он в бешенстве стал вырываться и что-то мычать. Наконец она с сожалением разжала зубы и тут же резко двумя руками ударила его в грудь, сбросила с себя и вскочила, поправляя халат.
Тесная камера не давала возможности разойтись, и они стояли, закипая от ярости, друг напротив друга. По лицу надзирателя струилась кровь, он, бешено вращая глазами, вновь стал приближаться.
– Ах ты зараза! Кусаться! Да я сейчас из тебя отбивную сделаю! – злобно шипел он, подступая с кулаками.
– Успокойтесь, я должна вам кое-что сказать. Минутку спокойно постойте! Ну куда я в камере денусь с кандалами на руках и ногах? Присядьте на табурет, выслушайте, а потом можете делать, что хотите!
Надзиратель недоверчиво посмотрел на нее, какое-то время подумал и опустился на табурет.
– Гутарь, но недолго, и давай без этих твоих фокусов! А то… – он сунул ей под нос кулак.
Аника заговорила спокойным, ровным голосом, сама себе удивляясь:
– Вы, конечно, сильнее меня и силой добьетесь своего, но учтите три вещи. Добровольно я не дамся, исцарапаю вам лицо как смогу. Кое-какие следы уже имеются. Объясняться придется и на службе, и дома. Это во-первых.
Молчать я не буду. Начальник тюрьмы не оставит без внимания это безобразие, ему в подтверждение кое-что уже запечатлено на вашем лице, а будет еще больше. Проведут служебное расследование – написать бумагу у меня займет немного времени. Это во-вторых.
Самое главное, – ее голос стал хрипеть от ярости, – я вас, всю вашу семью после своей смерти не оставлю! Буду приходить по ночам попить кровушки. Ради этого готова отдать свою душу дьяволу, стать ведьмой с Лысой горы! Чего смотрите? Ведь знаете, за какие дела мне присудили виселицу! Думайте, решайте, а я хочу еще кое-что добавить.
По его лицу было видно, что ее слова возымели действие, но, неожиданно для себя, она ударила его кандалами по голове. Надзиратель упал с табурета и на четвереньках попятился к двери. Потом поднялся на ноги и оттолкнул от себя девушку, в ярости наступающую на него.
– Пошла прочь, ведьма! Не могла нормально сказать, сразу биться! Губу изуродовала. Когда пеньковый галстук наденут тебе на шейку и на нем закачаешься, вспомнишь меня! Да поздно будет! – крикнул он, открыв дверь. – Надумаешь – стучи в дверь. Спокойного ожидания смерти! – бросил он на прощанье слова, словно камни, и закрыл за собой дверь.
Торжествуя, Аника засмеялась, но это был горький смех. Сейчас она победила зло, но в итоге зло победит ее…
«Сколько у меня осталось времени, отведенного для жизни, – час, два, три? – печально подумала она. – Что за это время можно сделать и что нужно? Разве что воспоминания – преданные друзья – помогут скоротать оставшееся время.
Сколько у человека жизней? В двадцать один год их у меня две. Одна из них – счастливое детство в Херсоне, сухой ветер причерноморских степей, бескрайние плавни низовьев Днепра, любящие родители, трагическая смерть отца, переезд в златоверхий, торжественный Киев к дяде Людвигу, брату отца. Его семья, так радушно принявшая меня.
Марья Ивановна, тетя Маша, жена дяди, – беспокойное любящее сердце, скрывающееся за внешней сухостью. Дядя Людвиг добродушно подсмеивался над ее педантичностью: „Я стал настолько русским, что женился на тебе, чтобы хоть немного чувствовать себя немцем и не забывать традиционно присущих нам качеств!“
Дочери-близнецы, мои кузины, на три года младше меня, так похожи внешне и так не схожи характерами: хохотушка-болтушка Марта с постоянным лукавым блеском глаз и острым язычком и задумчивая, немногословная Ольга, обожающая музыку Вагнера и трагические спектакли театра „Соловцов“
[1]. Может, она предчувствовала трагический конец своей жизни? Упокой, Господи, их невинные души!
Учеба в Екатерининской женской гимназии, затем в Женском университете Святой Ольги, который так и не удалось окончить… Уже было пошито выпускное платье, его так и не довелось надеть.
