Он поехал к известному экстрасенсу, о котором узнал из рекламы в газете, это была ведьма в четвертом поколении. Узнав, что на него наслали порчу, положив в гроб к покойнице его фото, она сокрушенно покачала головой.
– Это очень сильное изуроченье, ваша жизнь в опасности! Снять порчу могу, если извлечете вашу фотографию из гроба – заберете у покойницы.
– Других вариантов нет? – дрожащим голосом спросил Иван Степанович.
Женщина-экстрасенс отрицательно покачала головой:
– Разве что тот, кто наслал порчу, сам умрет, тогда чары развеются.
19
Глеб мрачно смотрел в окно. За окном торжествовала зима: крыши домов, тротуары были покрыты снегом. Раньше он любил такую погоду, с нетерпением ожидая выходных, чтобы с лыжами отправиться в Голосеевский лес. Сейчас его погода и снег не волновали, забытые лыжи стояли в кладовке. С недавних пор он начал ощущать необычайную слабость, быстро уставал даже от незначительных усилий. Единственным его желанием было вернуться в постель, укрыться с головой одеялом и погрузиться в сновидения, более интересные, чем окружающая действительность. Во снах он видел незнакомые города, местности, знакомых и незнакомых людей. Он пытался анализировать свои сны, вычленяя и сопоставляя эпизоды, при этом используя современный инструментарий, который не так уж и отличался от подаренного миру Зигмундом Фрейдом. «Смысл психоанализа как раз в том, чтобы самосознание пришло к больному изнутри, чтобы переживание было изжито», – гениально заметил Стефан Цвейг, рисуя литературный портрет Зигмунда Фрейда. «Есть ли смысл в том, чтобы копаться в „кармашках“ своего подсознания, изыскивать и изживать переживания?» – как-то задался вопросом Глеб, не смог найти ответ и пришел к выводу: психоанализ – удел богатых чудаков. Когда человеку нечего есть, то ему не до поисков в «сумерках сознания». Статистика психических заболеваний показывает, что им больше подвержены люди среднего и выше среднего достатка, представители интеллигенции.
Оценивая свое положение, Глеб видел неутешительную картину. Нет работы и стабильного заработка, и окружающие не могли не замечать, что он погружается в бездну, катастрофически теряя свой социальный статус. Лакмусовая бумажка – отношение соседей. Еще недавно он был для них Глебом Леонидовичем, Глебушкой – для старушек-старожилок, Глебом – для близких и хорошо знакомых. Сейчас при встрече ему в лучшем случае кивали и старались держаться от него подальше, как от чумного.
«В силу разных причин я оказался заложником неблагоприятных обстоятельств. Что я сделал, чтобы их перебороть? Ничего! Они имеют непреодолимую силу? Никак нет! – размышлял он. – В институт не устроился из-за гордости, а как же: не так давно без пяти минут доктор наук теперь должен согласиться на должность эмэнэса?! Месяц назад, когда Галя лежала в больнице после выкидыша, пообещал заняться частной практикой, принимать пациентов как психоаналитик, но даже не удосужился узнать, что для этого нужно. Перед Галей постоянно играю спектакль. Каждое утро с озабоченным видом выхожу из дома за пятнадцать минут до того, как она должна уйти, а потом бесцельно шатаюсь по улицам в ожидании, когда уйдет она. Затем возвращаюсь домой, отключаю телефон и ложусь спать.
В полвторого вновь сбегаю, так как Галя может после занятий, перед работой, забежать домой. Обычно иду на Владимирскую горку, бездумно вышагиваю по аллеям, разглядывая прохожих. В три часа возвращаюсь домой, поскольку Галя в это время уже должна находиться на рабочем месте в парикмахерской, и вновь ложусь спать, сновидениями скрашиваю свою жизнь. Сны разные, часто снится Ольга, Степан, но никогда не снится тюремная зона, недавнее прошлое.
Проснувшись вечером, иду к Гале на работу. Молчанием отвечаю на расспросы, чем занимался. Получаю от нее деньги на продукты – кроме зарплаты, ей каждый парикмахер доплачивает за то, чтобы возле его рабочего места всегда было чисто, и за другие мелкие услуги. Скупившись, иду домой и готовлю ужин. После одиннадцати приходит уставшая Галя, ужинает, потом, закрывшись в дальней комнате, готовится к занятиям, а я смотрю телевизор. Ложусь спать поздно, иногда занимаемся с Галей сексом. Любовью можно заниматься только с любимым человеком. А секс – это как аппетит, он есть или его нет, а бывает, что он и есть, но хочется чего-то другого. Темнота сближает нас на широкой кровати, но сексом мы занимаемся все реже. Похоже, и Галя ко мне остыла – раньше она чаще проявляла инициативу. Иногда во время секса мне кажется, что подо мной стонет в изнеможении Ольга! Словно вернулось то счастливое время, когда у меня была зеленоглазая красавица жена, верный, надежный друг Степан, перспективная, интересная работа, намечалась защита докторской диссертации. С рассветом наступает отрезвление и понимание, что всего этого больше нет и не будет!»
Глеб вышел из дома и пешком отправился к месту работы жены. Он любил центральный район, в котором вырос, здесь ощущался ритм большого города, его пульсация, словно именно тут пересекались тысячелетняя история и новое время, образуя невероятную ауру. Перемены, происходящие в жизни целой нации, динамичнее и нагляднее происходили именно здесь.
«Куда мы на самом деле идем после „победного“ шествия через социализм к коммунизму, а затем – к капитализму? Политологи всех мастей твердят, что надо сделать ВОТ ЭТО, тогда мы, может, получим ЭТО или ТО, а скорее всего, неизвестно что. Занятые челночным бизнесом в 90-е годы, мы не заметили, как перешагнули через период стихийного капитализма и первоначального накопления капитала. Новое тысячелетие охарактеризовалось созданием монополий и финансовых кланов, другими словами, монополистическим капитализмом. Совсем как по учебнику политэкономии».
Раздумывая над судьбами нации, по улице Владимирской шел человек, который не мог определиться со своим жизненным путем.
– Заключенный номер 2043 на прогулке и без конвоя?! – гаркнул над ухом чей-то бас.
Опешив, Глеб обернулся. Перед ним стоял худощавый мужчина, хорошо одетый, с ежиком коротко остриженных волос. Глебу вспомнились нары, барак, промышленная зона, огороженная колючей проволокой. На зоне с ним мало кто общался, тем более дружил, поэтому имя мужчины он не мог вспомнить. Понятие дружбы на зоне чисто условное и означает принадлежность к тому или иному тюремному сословию. Первый год – «малолетка», потом «ситцевый», определяющий, к кому потом примкнешь, – к «мужикам», «приблатненным», «шнырям» или к нечисти – «чертям».
– Что, братан, не признал? Вишь, загордился, небось думаешь: баланда, вертухаи, хозяин, мужики, суки, черти – все в прошлом? Нет, это как печать в паспорт – на всю жизнь. Я вот три дня как откинулся, оттрубил на зоне два года, семь месяцев и одиннадцать дней. Ладно, – он хлопнул Глеба по плечу, – пошли, братан, накатим по маленькой. А там видно будет.
Первым желанием Глеба было вежливо отказаться, но потом он решил: Галя раньше одиннадцати вечера не освободится, так что в запасе есть целых пять часов. «Может, водка, мужская беседа – это та психотерапия, которая мне нужна? Он чужой для меня человек, вряд ли его еще раз встречу на своем жизненном пути, так что можно излить душу. Давно не было с кем поговорить по-простецки, без оглядки», – подумал Глеб. И они направились в ближайшее кафе.
