— Бог миловал. — Священник опять перекрестился и поклонился стайке старушек, которые заканчивали уборку. — Пока ничего.
— Но вы не волнуйтесь. Мы все ваше имущество найдем. Те иконы ведь дорогие были? А раз они сюда повадились, значит, рано или поздно попадутся. Это кто-то из местных. Так что не волнуйтесь.
— Да я за иконы не так волнуюсь, как за этих людей, — вздохнул батюшка.
— В смысле? — удивился Игорь.
— Они ведь храм Божий повадились обворовывать, а Господь таких вещей не прощает. Накажет их, если не одумаются, страшно накажет. Так что ты их раньше останови. Я за тебя тоже молиться буду.
— Вы что, за воров молитесь? — опешил Игорь.
— Ох, прости Господи, тяжко это, но молюсь, — покачал головой батюшка.
— Ничего себе… Они ж преступники!
— За честную душу молиться — большого труда не надо.
Эта логика показалась Игорю непонятной, но спорить он не стал.
— Но иконы ведь тоже жалко. Они же старинные.
— Это для злодеев важно, что старинные. И для той женщины. Но не для меня.
— Как это? — не понял Игорь.
Священник улыбнулся, взял его под руку и медленно повел по храму.
— Очень просто. Вот ты знаешь, для чего иконы нужны?
— Чтобы им молиться.
— Молятся святым, а не картинкам. А картинки только изображают святых. Вот ты посмотри — на разных иконах одни и те же святые всегда изображены одинаково. Одна и та же одежда, одна и та же поза. Почему?
— Почему? — эхом повторил Порогин.
— В храме каждому святому отведено определенное место. Как в больнице. Есть кабинет хирурга, кабинет терапевта, кабинет стоматолога. Прости меня, Господи, за это сравнение. Но ты же не пойдешь к терапевту, если у тебя зуб болит.
— Не пойду. — Игорь улыбнулся.
— Так и здесь. К каждому святому обращаются с определенными проблемами. А иконы — это как таблички на дверях, чтоб не перепутали. — Батюшка вдруг улыбнулся. — Ох, грешник я страшный!
— Но тогда почему просто не написать? — удивился Игорь.
— Это только сейчас все читать умеют, — ответил батюшка. — А раньше ведь большинство безграмотными были. Заходил какой-нибудь темный человек в храм и сразу видел, что это святый Николай Мирликийский Чудотворец, а это святый великомученик Пантелеймон Целитель. И совсем не важно, какая табличка на двери, простая или старинная, с резьбой. Главное, чтобы зуб вылечили. Правильно?
— Так что, получается, эти иконы можно вообще не искать, раз они не нужны?
— Нет, конечно, нет. — Отец Сергий пристально посмотрел на Игоря. — Просто это грех. Большой грех. Знаешь, сколько наша патриархия билась, чтобы нам «Троицу» Андрея Рублева отдали. И, казалось бы, не украли, висит в музее. В Третьяковке говорили, что и испортим ее, и закоптим, и сыро у нас. И ведь правильно говорили. В храме нет специальных условий, народу полно, свечи все время горят.
— Тогда действительно зачем?
— Скажу сейчас для светского человека страшную вещь — в иконе вовсе не красота важна, не искусство иконописца, а совсем-совсем другое. Святость и благость. Хотя, конечно, когда лик прописан с любовью, когда глаз радует душа тоже открывается. Теперь понимаешь?
— Теперь понимаю. — Игорь кивнул.
Батюшка благословил выстроившихся в очередь старушек. Сам перекрестился на все четыре стороны, и они вышли из храма.
— Но если о злодеях говорить, то думаю, что люди это были неопытные, уж не христиане во всяком случае, но и в искусстве — полные дилетанты. Брали иконы не самые лучшие с точки зрения светской их цены.
Отец Сергий открыл двери строительного вагончика и пропустил Игоря вперед.
— Заходи, чаю попьем.
Он включил электрический чайник и устало опустился на деревянную скамейку.
— Сегодня причастие было, — сказал он тихо. — Устал я, прости меня, Господи.
— А почему вы решили, что дилетанты? — ухватился за мысль батюшки Порогин.
— Да вот тоже — брали иконы старые, — усмехнулся священник. — Но ведь не все старое — лучшее. У нас, скажем, есть икона архимандрита Зинона. Новая совсем, а цены ей нет. А злодеи старые брали. Начало века. Нашего века. Артельные иконы.
— Что значит — артельные?
— По шаблону, один руки пишет, другой одежду, третий лик…
— Конвейер?
— Да, но для церкви, как ты понимаешь, это не важно.
Чайник закипел, священник заварил индийский, со слоном.
— А вот вы про своего бывшего дьячка рассказывали, — напомнил Игорь. — Как он? Не объявлялся?
— Геннадий-то? Нет. — Батюшка вдруг как-то странно переменился в лице, отвел глаза и стал разливать чай.
Тогда Игорь не придал этому нюансу значения.
За чаем говорили обо всем понемножку. Батюшка оказался чудным собеседником. Игорь с некоторым даже изумлением понимал, что ему просто интересно с этим человеком.
— Ну ладно, спасибо вам. Я пойду, — не без сожаления сказал он через час, когда уже все приличия были соблюдены. — Дела…
— Подожди, — священник достал с полки и протянул ему какую-то книжечку. — На, возьми.
— Что это?
— Это молитвы. Вообще-то их христианин должен знать наизусть… Возьми. Когда-нибудь пригодится.
Воскресенье. 8.15 — 16.23
Это желание пришло еще в тот момент, когда Чубаристов стоял у стойки Аэрофлота нью-йоркского аэропорта JFK, регистрируя свой билет до Москвы.
Вернее, поначалу это было даже не желание, а как бы шальная мысль, заведомо неисполнимая, но щекочущая своим безумием.
Чубаристов летел, глядя в окошко на серую вату облаков, сам над собой посмеивался, дескать, во как зацепило. Но юмор куда-то уходил, насмешка уставала и отодвигалась, а на ее место выходило все явственнее именно желание.
Вообще-то Чубаристов думал, что с этим покончено уже навсегда. Он не был у нее наверное месяцев восемь. И даже не вспоминал. То, что теперь это снова стало желанием, раздражало и даже злило. Он опять пытался посмеяться над собой, обругать себя, даже унизить мысленно — не получилось.
В Москве, окунувшись в бестолочь и грязь столицы, на часок забыл, но желание вернулось само и такое острое, такое требовательное, что Чубаристов чуть не задохнулся.
«Пацан мелкий, — ругал он себя. — Мазохист поганый. Нет, это даже паскудно как-то. Что с тобой случилось, Витюха?»
Но разговора с собой снова не получалось.
Он с трудом сдержал себя, чтобы не позвонить сразу из дому, как только бросил на пол чемодан. Потом, в прокуратуре, когда разговаривал с Клавдией, когда отчитывался, узнавал новые сплетни, просто трепался ни о чем, ловил себя на том, что как-то слишком уж много энтузиазма выказывает. Но переключить себя всего на работу снова не получалось.
