Долишвили был очень крупной фигурой. Президент фонда «Олимпиец», меценат, бизнесмен, кое-кто говорил — подвижник российского спорта. Действительно, пенсии установил сошедшим с арены спортсменам, игры спонсировал, команды целые в люди выводил. Говорят, к Президенту был вхож, к премьеру…
И вдруг среди бела дня его убили выстрелом в голову.
И тогда совсем другие слухи поползли по Москве.
Что Резо Долишвили был, дескать, крупнейшим мафиозным авторитетом, паханом из паханов, хозяином, что только благодаря ему в столице не начиналась самая настоящая преступная война. И вот кто-то решился со властью хозяина покончить однозначно и кардинально.
Это надо понимать, какие серьезные люди попали в поле зрения следствия. Это надо догадываться, как давили на Чубаристова со всех сторон. Это можно только представить, какой опасности подвергалась его жизнь. А он ничего — входил в любые кабинеты, задавал самые прямые вопросы, пер, как танк.
Один раз признался Клавдии, что все концы ему уже понятны. Да, они далеко ведут, на самые верхи. Впрочем, он этого не боится. А вот только позвал его к себе один очень умный, очень важный человек и сказал по-дружески:
— Понимаете, Виктор Сергеевич, не время сейчас для всей правды.
И очень так убедительно доказал, что да, действительно не время.
— Вы дело-то не останавливайте, продолжайте. Час нужный все равно придет, — сказал.
А Чубаристов и не останавливался. Но двигался уже как-то по инерции, что ли…
Игорь Иванович Малютов был на Клавдиной памяти уже четвертым или пятым горпрокурором. Что-то не засиживались подолгу на этом месте люди. То проворуются, то кому-то там наверху не угодят, то в политику вляпаются по самые уши. Наверное, понимали вновь пришедшие, что век их здесь недолог, поэтому особенных телодвижений не производили, новой метлой не мели, но иногда устраивали такие себе общие разносы и проповеди, которые тут же все забывали и продолжали свои дела — кто-то преступников должен наказывать.
— Так-так! Клава! Опаздываешь? — полупанибратски-полуотцовски начал Малютов.
Одергивать было бесполезно, Клавдия просто широко улыбнулась. Очаровательная женская улыбка многое оправдывает.
— Садись. В ногах правды нет… Но правды нет и выше! — гоготнул прокурор. — Читала?
Малютов помахал свежим номером «Московского комсомольца». От этой газеты Клавдия ничего хорошего не ожидала.
— Так-так… Политинформации, что ли, с вами устраивать? — развел руками Малютов. — Газеты вам читать вслух? Пожалуй. — Прокурор склонился над заметкой. — «Вчера в баре гостиницы «Орленок» неизвестные избили депутата Государственной Думы, председателя фракции НДПР Иосифа Владимировича Худовского. Пострадавший утверждает, что это было политическое покушение накануне выборов…»
Малютов поднял на Клавдию глаза и строго спросил:
— А?
— Да-а-а, — покачала головой Клавдия, но не по поводу заметки, а в предчувствии последующих слов Малютова.
— Возьмешь это дело, — оправдал Клавдину интуицию прокурор. — И чтоб быстро, качественно, надежно… А если затянешь…
Прокурор не закончил, но Клавдии в таких случаях всякий раз представлялось, что она новобранец, а Малютов «старик» и запросто пошлет ее за провинность чистить иголкой сортир.
— Есть! — ответила Клавдия.
— Через неделю прихожу и удивляюсь — негодяи пойманы, признались, Худовский доволен, газеты хвалят, — дал последние наставления Малютов и отпустил Дежкину с миром.
А второе громкое дело, о котором тоже забыли за грудами других, не менее шумных, — убийство певца и композитора Шальнова.
К Чубаристову оно попало, когда сменилось уже несколько следственных бригад, отработано было множество версий от самых простых до самых экзотических, а конца расследованию так и не видно было.
Шальнов взлетел на перестроечной волне гласности. Затосковавшая без Владимира Высоцкого публика увидела в Шальнове нового правдоискателя. Успех его был оглушителен. Он пел о России, о тяжкой ее истории, о Боге и любви.
На Клавдин вкус песни эти были слегка сусальными, с показным надрывом, но певца любили и почитали, как это принято на Руси, за пророка.
А потом случилась бессмысленная перестрелка, в которой трудно было теперь найти правых или виноватых, но певец погиб. Как выяснил Чубаристов, была это случайная пуля. И выпустил ее не кто другой, как менеджер певца — Гольфман. Случайно, конечно, в общей суматохе.
Может быть, Гольфман и сам не знал, что он убил своего друга. Но через какое-то время менеджер уехал жить в Израиль. И вытащить его оттуда не представлялось возможным. Чубаристов несколько раз ездил в землю обетованную, но возвращался ни с чем, израильские власти Гольфмана не выдавали, потому что с Россией у Израиля нет соглашения о выдаче преступников.
— Вот теперь поворачивай! — азартно кричал Чубаристов, двигая по ватману игрушечный грузовичок.
— Ага! Нельзя! — победительно орал Порогин. — Помеха справа!
— Ну что там? — обернулся Чубаристов к Клавдии.
— Да Худовского избили.
— Ну, мать, к твоему берегу что ни щепка, то дерьмо, — расхохотался Чубаристов.
— Худовского?! — Игоря заинтересовала известная фамилия. — Что вы! Это же шанс! — заволновался он. — В газеты попадете!
— Не дай Бог, — отмахнулась Клавдия. — Лучше бы я опять собаку искала.
— А у меня и того лучше — церковь грабанули, — грустно сказал Игорь.
— А что за сравнение? — не поняла Клавдия.
— Ох, не люблю я этих священников. Дурят народ.
Клавдия внимательно посмотрела на Игоря. Под ее взглядом он как-то сник.
— Вот запомни, Игорек, — сказала Клавдия строго, — если кому из нас и досталось важное дело, так это тебе.
— Да там украли-то всего три иконы…
— А ты что, госпожа следователь, верующей стала? — иронично спросил Чубаристов.
— К сожалению, нет, — сказала Клавдия.
Пятница. 12.04 — 22.49
До вечера она занималась делом Худовского, звонила в отделение милиции, в которое обратился депутат, писала бумажки по другим делам. Так за суетой прошел день.
Чубаристов собрался в командировку, попрощался, пообещал привезти подарки.
Игорь уехал осматривать ограбленную церковь.
А когда в шесть часов Клавдия стала собираться домой, влетел Левинсон.
— Так-так! Потеем на почве борьбы с преступностью?
Клавдия поняла, что домой торопиться не стоит, пока зам прокурора по связи с общественностью, или, как он сам себя именовал — пресс-секретарь, не вывалит очередную сенсационную историю, он Клавдию не отпустит.
