— Матвеевское следующая. — Двери хлопнули, и вагон дернулся. На этот раз Клава удержалась на ногах.
Мужик с газетой уже вышел. Значит, не он. Или не за ней охотится. Но остался еще с портфелем.
Клава вдруг поймала себя на том, что ей даже хотелось, чтобы сейчас собирались убить именно ее. Какая-то игривая дрожь пронзала все тело при этой мысли. И хотя Дежкина прекрасно понимала, что против него ей не устоять, как ни кричи, но желание меньше не становилось. Наоборот, появлялся какой-то дикий азарт. Только бы узнать, только бы увидеть побыстрей своими глазами. Интересно, что сказал бы по этому поводу Николай Николаевич Кленов?
Мужичок с портфелем то и дело поглядывал на Клавдию. Так, безразлично себе поглядывал, ничего подозрительного. Может, и поглядывая потому, что она смотрела на него во все глаза.
Нет, это уже какое-то наваждение. Этот маньяк виделся Клаве в каждом мужчине. В Чубаристове, в Кленове, в Игоре Порогине, и даже в стариках Берковиче и Левинсоне. Но чаще всего Клаве представлялось, что это ее Федор. Во вчерашнем ночном кошмаре как раз и привиделось, что он прокрался в ее квартиру и, склонившись над кроватью с хищной улыбочкой, замахивается на нее ножом. Клава кричит, зовет на помощь детей, но они спят, почему-то в ее кровати, и ничего не слышат. Тогда она вскакивает и, голая, бежит по опустевшей Москве. Бежит медленно, еле передвигая отяжелевшие ноги. А Федор дико хохочет, дышит ей в затылок и пытается схватить за руку. Клавдия спотыкается, катится кубарем по какой-то клумбе, замирает там, чтобы он не заметил. А он приближается, шаря взглядом по серой ночной траве. Вот он уже над ней, вот хватает ее за горло, вот вынимает острый кухонный нож. Из последних сил Клава вырывается, кричит во все горло и… просыпается в собственной постели. Макс и Ленка уже тут. Заспанные, смущенные, со стаканом воды и валерьянкой. Думают, что это она из-за них…
Неужели это действительно тот дьячок, которого вычислил Порогин? С одной стороны, кое-что сходится. И Библия без половины страниц, и то, что он родом из-под Хабаровска, где все началось, и даже живет рядом с местом преступления. Но не бывает все так просто. Даже в кино. Хотя, может, только в кино и не бывает. Нужно же им полтора часа про что-то снимать. А в жизни…
— Матвеевское.
Дежкина двинулась к выходу. Мужичок с портфелем остался сидеть на лавке. Не он. Наверно, тот в спортивках, который продирается к дверям вслед за ней.
Нет, если бы еще хоть одна улика. Тогда бы она поверила.
Этот придурок Кокошин тоже хорош. Судья хренов. Лучше бы так живого сына любил, как вдруг полюбил мертвую жену. Нашел тоже, на ком зло сорвать. Этому бедному Смирнову и так хорошо досталось и от Клавдии и от себя самого. Жену убили, Витьку забрали, в тюрягу кинули ни за что ни про что, даже повесился неудачно, а теперь еще побили.
Когда Сергей Владимирович открыл дверь, Дежкина даже ахнула.
— Что, хорош? — Он попытался улыбнуться, но только застонал от боли. Все лицо у него было как спелая слива. И по цвету, и по форме. Все так распухло, что даже нос сравнялся с щеками.
— Это он вас так? — Клава шагнула в прихожую.
Смирнов в ответ только махнул рукой и заковылял на кухню, прохрипев через плечо:
— Я тут себе бульон варю. Жевать пока не получается.
И опять пахнуло мясом. Как в прошлый раз, когда она тут была. Только шуба не на месте. Неужели продал?
— А где шуба? — спросила Клава, войдя на кухню.
— Ай, ну! — Смирнов опять махнул рукой. — Забрал.
— Кто забрал? — не поняла Клава.
— Кто-кто. Конь в пальто.
— Что, Кокошин? — Клава встала и подошла к Смирнову, не в силах больше смотреть, как он неумело пытается потереть себе морковку. — Давайте я сама. А что, из больницы вас выписали?
— Нет, я сбежал. Вот, оказалось, на свою голову. — Сергей отдал ей морковку и сел на краешек табуретки.
— А за что он вас так?
— За то, что Нину… — Смирнов замолчал и отвернулся к окну.
— Сволочь какая… — прошептала она, с остервенением шоркая морковкой по терке. — В милицию заявляли?
— Нет. И не собираюсь.
— Почему это? — удивилась Дежкина. — Что за дела, в конце концов, избить невиновного человека.
— Я же вам говорил: я виновен. И поделом мне.
— Нет, так нельзя. Я вам запрещаю. — Клава посыпала морковку сахаром, чтобы было вкуснее, и поставила тарелку перед Сергеем. — Ешьте. И не говорите ерунды. Если бы за гадкие мысли судили — на воле никого не осталось бы…
— Спасибо. — Смирнов взял вилку и начал ковыряться в тарелке. — Я сам себя сужу… И не будем об этом.
Клава вздохнула и принялась за бульон. В кастрюле сиротливо плавал кусок говядины.
— Вы какой любите? Простой или со специями?
— Лучше со специями, — буркнул он и вдруг засипел возбужденно: — А еще угрожал мне, что вообще убьет, если я Витьку обижать буду.
— Где у вас лаврушка? — Клава принялась шарить по ящикам. — Ага, вот она. И хмели-сунели. — А при чем тут Витька? Он же у него.
— Так Кокошин его завтра привезет. — Сергей зло ухмыльнулся. — Думает, что это я Нинку зарезал, а ребенка мне не боится отдавать. Шубу боится оставить, а Витьку — нет.
— Что?! — Клава выронила половник. — И у него наглости хватило? Да я его за это… Где у вас телефон?
— Зачем? — Смирнов насторожился.
— Сейчас он у меня попляшет, гад такой! Телефон где?! Ах да, он в комнате! — Клава направилась к двери.
— Нет-нет-нет! — Сергей вскочил и загородил собой проход. — Не надо.
— Отойди, я сказала! — Клава отодвинула его и решительным шагом пошла в комнату. — Страдалец чертов!
Трубку подняли сразу.
— Алло, это Матвеевское РОВД? Шаника можно к телефону?
— А кто спрашивает? — лениво спросили в трубке.
— Из прокуратуры спрашивают. Побыстрее, если можно.
— Да-да, уже. — На короткое время воцарилось молчание. — Алло. Лейтенант Шаник у телефона.
— Здравствуйте, — ответила Клавдия как можно официальнее. — Это Дежкина вас беспокоит из городской прокуратуры. Помните меня?
— Ну конечно, помню! Как не помнить? Что, опять этот алкаш чего-то натворил?
— Не совсем. Скорее, с ним натворили.
— А что такое?
— Да тут пришел бывший муж покойной Кокошиной и зверски его избил, понимаете?
— Ага, понимаю. Что надо?
— Я хочу, чтобы вы этого гада арестовали. Вы можете это сделать?
— Конечно, могу. Запросто, — тут же ответил Шаник. — Только за что, если не секрет?
— Как это за что? — удивилась Клава. — Я же вам только что сказала.
