Очевидностью для меня стало одно: моему поколению не увидеть мира.
27. Невозможность понять
Рафаэль
Октябрь 2001
Примирительный матч.
— Примирение! Кого с кем? Кто ссорился? Кто извиняется? Французы за то, что заняли Алжир и мучили ни в чем не повинных? Или алжирцы за то, что отправили к нам своих отморозков?
Дан упивался собственным красноречием.
— Знаете что, ребята? Если вы меня пригласили слушать свои комментарии, то я лучше пойду смотреть матч домой, — раздался недовольный голос Марка.
— Стоп! — отозвался Дан. — Надеюсь, ты не думал, что мы будем просто-напросто дуть пиво и обмениваться банальностями вроде «спорт, он так сближает людей!..».
— Лично я нахожу инициативу интересной, — продолжал Марк. — Франция всегда закрывала глаза на собственную историю. Спроси любого мальчишку о Второй мировой войне, и он тебе расскажет про французов в Сопротивлении, де Голле и прочее. А если спросишь о войне с алжирцами, подумает, что ты говоришь о беспорядках в Воз-ан-Велен, если, конечно, что-то о них знает.
— Скажешь тоже! Мне твои шуточки кажутся неуместными, — сделал оскорбленное лицо Дан.
— Кто не хочет принять свое прошлое, слеп к будущему, — торжественно провозгласил Мишель.
— Это кто? Лао Цзы или Лафонтен?
— Моя бабушка, — невозмутимо отозвался Мишель. — А там поди знай, у кого она это подтибрила. Смотрите-ка, футболисты уже выходят на поле!
Команды выстроились друг напротив друга.
— Так! Гимн Франции. Давайте вставайте, — скомандовал Дан.
— Погоди, не спеши, старик. Это гимн алжирцев, — заметил Марк.
— Вот именно, спешить не стоит. И вообще все вопрос времени. Вы знаете, на каком иностранном языке будет говорить через десять лет большинство французов?
— Помолчать можно?
— Лично я знаю. На алжирском.
— Нет, на французском.
Все невольно рассмеялись.
— Хулиганье, — отрезал Марк, раздосадованный, что смеялся со всеми.
На «Стад де Франс» заиграли «Марсельезу», и сразу же на стадионе раздались свистки. Мы в недоумении подсели поближе к телевизору.
— Черт побери! Вы слышали? Они же свистят! Я просто ушам своим не верю, — с удивлением сказал Мишель.
Комментатор сыпал пустопорожними пошлостями, делая вид, что ничего не замечает.
— Убедились, что паршивые журналисты знать ничего не хотят? Вконец оскотинились.
— Они приглушили звук! — снова воскликнул Мишель. — Заметили, да? Звук сделали тише.
Мы прислушались. Комментатор, пребывавший в растерянности, наконец отреагировал.
— Несколько свистков! Он сказал: несколько свистков! — крикнул Дан. — Им плюнули в морду, а они утерлись, пожав плечами. Да здравствует Франция!
Дан не издевался — он негодовал. Выругавшись, он встал, прошелся по столовой и снова сел.
Наше возбуждение дошло до крайней точки. У меня тоже все внутри кипело, черт его знает почему.
Матч начался, но мы потеряли к нему всякий интерес.
Минут десять спустя Мишель взглянул на экран и заметил, что происходит.
— Смотрите-ка! Они ринулись на поле!
— Вот черт побери! Ну и дела! — воскликнул Марк.
Дан разразился истерическим хохотом.
— Как сказал бы Марк, мы имеем возможность расценить эту встречу как своеобразный символ: французы дружески встречают алжирцев. Алжирцы плюют на их гимн, на правила игры и заполоняют поле. Мы с вами видим будущее Франции.
Мишель прервал его:
— Да вы только послушайте, что говорит комментатор! Это, оказывается, манифестация радости.
— Да ты что! Сюр какой-то! Посмотрите, они спускают штаны!
— Я только не понимаю, чему вы-то радуетесь, наблюдая за этой гадостью? — возмутился Марк.
Дан картинно возвел глаза к небу.
— Радуемся, что наконец-то видим истинные лица арабов и французов. И тому, что ты теперь тоже поймешь, почему нам здесь больше нет места.
— Не преувеличивай, — отозвался Марк. — С чего вдруг такая категоричность? Не стоит все мешать в одну кучу. Мало ли что творят молодые дурачки, изображая борцов!
Марк защищал свою позицию. Из принципа, без большой убежденности. Мы все чувствовали: на наших глазах произошло что-то очень важное. Рухнула стена. Другие стены вчера и позавчера шли трещинами. А сегодня — рухнула эта. Событие особой важности. Завершающее? Открывающее дорогу неведомому? Неизвестно чему, сметающему все?
На следующий день во всех газетах журналисты напускали туман уклончивыми формулировками, стараясь преуменьшить значимость того, что произошло. Я сидел в кафе. Листал одну за другой газеты, все же на что-то надеясь. Нет. Ничего. И мне становилось все тоскливее. Что я должен был думать? Французские журналисты прикрылись недостойной маской сочувствия. А я от них ждал всего-навсего честной работы, добросовестного освещения фактов. Мне очень хотелось думать, что они так повели себя не из трусости. Не из опасения прослыть расистами, если без утаек изложат факты, расскажут, что именно произошло на стадионе.
А с чего, собственно, я так нервничаю? Если Франция закрывает глаза и позволяет унижать свое достоинство, почему мне кажется, что и мое достоинство страдает тоже? Попробуем рассуждить логически. Потому что я считаю себя французом? Потому что этот гимн мой? Нет. Я так не считаю. Во всяком случае, теперь я так больше не считал. А если считал, то не с такой убежденностью. Гораздо правдивее был другой ответ: если Франции наплевать на свое достоинство, она способна на худшее. А худшее всегда кончается гонениями на евреев.
Март 2002
Привыкают ли к ужасам? К сожалению, да.
Тот, кто узнал первым, сообщал остальным: «Еще один теракт».
И мы садились перед телевизором, включали радио, дожидаясь подробностей, объяснений, а главное, хотели узнать количество пострадавших. Но цифры перестали на нас действовать, они сообщали об успешности теракта и молчали о человеческой трагедии.
На деле, мы все меньше и меньше доверяли СМИ, мучились оттого, что нас пичкают дезинформацией, искали в сообщениях доказательства пристрастности журналистов и элиты. Мы вели нелегкую борьбу за правду, в то время как обозреватели всеми силами старались или оправдать кошмары, или свести их на нет. Палестинцев по большей части называли «сопротивляющимися», террористов — «отчаявшимися», израильтян — «военщиной», а жертвы становились в репортажах просто цифрами.
На новостных каналах сообщали, что еще один палестинец покончил с собой, взорвав бомбу и убив десять человек, оказавшихся рядом. Сообщали не о террористе, а о несчастном самоубийце, который просто неудачно выбрал место для того, чтобы свести счеты с жизнью.
