— Шагай, привыкнешь, — парень, сразу вернув себе весь кураж, вольно шлепнул меня по спине, — мне лично очень даже нравится.
Я знал, что на такое обращение надо реагировать сразу. Но я был подавлен и растерян, и под взглядами всех, сидевших за накрытыми столами прошел туда, куда меня подталкивал парень. К тому приставному столу, где сидели апостолы.
На лицах у всех застыло такое праздничное выражение, что я со своей кислой физиономией явно сбивал им весь настрой. Но они держались стойко.
— Падай, братан, у меня лично уже азарт начинается.
Люди за столом ели и уже не смотрели на меня. Где-то играла музыка: что-то тихое и плавное. Апостолы полушепотом переговаривались между собой, Андрей среди них почти не выделялся. Остальные, как их называл тот промасленный поэт-художник, жильцы, что ли, вели себя точно так же: ели, тихо переговаривались. И самое интересное — на всем столе: ни вина, ни водки. Ничего. Что-то не похоже это было на наше русское застолье. Но апостолы никак не вписывались в трезвенники. А я был навеселе.
Мое счастье, что от выпитого я не раскисаю, не липну с разговорами и не плачусь в жилетку, а наоборот, замыкаюсь в себе, забиваюсь в угол и жду только добавки. Чтобы все поехало вокруг, и я бы перестал помнить себя. Вот в это время, как раз, я легко и нарываюсь на неприятности. Но если меня не задевать, я остаюсь тихий, как сонный медведь.
Вот еда на столе подошла к концу, ложки и вилки легли в пустые чашки. Женщины, встав из-за стола, стали убирать пустую посуду.
— Наслаждение, наслаждение, — пронеслось среди людей.
«Удивительно, — подумал я. — Еда, конечно здесь вкусная, но наслаждаться ей — это уже слишком».
— Наслаждение.
По столу стали передавать чашки. Вновь, как тогда, парень покатил вдоль зала тележку с кастрюлей. Он черпал половником из нее красную жидкость и наливал в эти чашки.
— Наслаждение.
Да что они все.
Люди, сидевшие за столом, тут же склонялись над чашками и вожделенно вдыхали в себя запах. Вино там у них было или наливка, что ли. Но это был компот. Простой компот из слив, яблок и еще чего-то лесного, и очень ароматного, и я убедился в этом, когда черпак вылил мне в чашку эту красную. как кровь, жидкость. В ней плавали дольки сливы, яблока и какие-то мелкие ягоды, и все это слегка покрутилось в моей чашке и медленно улеглось на дно, кроме этих самых ягод, всплывших на поверхность и закачавшихся у самого ее края.
— Наслаждение.
— Пей, братишка. Все мы достойны радости жизни.
Ну раз так. Я поднял свою чашку.
— Ваше здоровье.
— Никогда так больше не говорите, — сказала веским голосом женщина, сидевшая от меня человека через три. — Слышите.
Я поднял голову. Но все уже жадно пили. Я даже не мог разглядеть ее. И хорошо. Я все больше зверел, сидя за столом. С яростью я приник губами к своей чашке. Это было конечно что-то. Сладко-кислый вкус, вероятно от лимонного сока или кислоты, ароматы лесной поляны, полной ягод, цвет — закачаешься. Я проглотил это одним духом.
— Наслаждение.
Да уж, конечно.
Музыка заиграла другая, в стиле Хард-кор. Я обернулся, заинтересовавшись. Да у них там целый музыкальный центр, не хило, и автоматический переключатель.
— Ведите.
Я снова повернулся к столу. Двое из апостолов вскочили и почти бегом бросились к небольшой двери в дальней от меня стене. Тот, кого они привели оттуда был щабный, как говорят блатные и по виду походил на тех бомжей, что бродят по мусоркам после того, как поспят на голом асфальте.
В записи играли «MiyaGi amp; Эншпиль». Когда-то на дискотеке они доводили нас до белого каления, а на детей младше 12 лет вообще действовали, как хорошая выпивка. Но сейчас я почему-то совершенно не воспринимал их. Все внутри меня переворачивалось. Что творилось тогда со мной, страшно вспомнить. Меня кидало то в жар, то в холод, голова горела, грудь разрывалась от боли и всего качало, будто не сидел тут на лавке, опершись о стол обоими локтями и крепко сжимая голову. Я совершенно не воспринимал окружающее. А когда наконец в голове прояснилось, боль исчезла и прекратился озноб, я словно очнулся, поднял голову и огляделся.
Комната совершенно изменилась. Вазы были перевернуты, их осколки усеивали пол вокруг лежавшего на дощатых половицах худого человека в дырявом трико.
И эти интеллигенты, интеллектуалы и эстеты, жильцы этой сраной коммуны под звуки «Санава бич» орали и бросали все новые чашки в этого беднягу, а он только вздрагивал всем телом, закрывая голову руками.
И тут к нему подошли апостолы. Все красные от прилива крови, здоровенные мужики растолкали остальных. Рыжий умник, все время поддакивающий Андрею, наклонился и поднял безвольное тело. Всклокоченная, вся в проседи, голова человека повисла, но он был в сознании и слабо схватился за красные волосатые кисти, держащие его почти что навесу. Рыжий ударил мужичонку, отпуская, и он отлетел к следующему апостолу. Те некоторое время перекидывали его так, пока рыжий не остановил этого доходягу, снова схватив за свисающие лохмотья, но другой апостол отстранил его, и рыжий отступил, покорно отпустив ветхое трико. Человек падал и апостол, выступивший вперед, ударил его, пока еще впалая тощая грудь находилась на высоте согнутой в локте руки. Человек был тощ, хил и отлетел от удара шага на два, после чего и растянулся на полу, давя собой разбитые черепки. Апостол, отстранив остальных, встал над ним.
Я почти что протрезвел и в ужасе огляделся. За столом остался один Андрей, Он сидел, откинувшись назад и держась обеими руками за край стола. На его бледном лице проступили багровые пятна. Он жадно смотрел перед собой, но с места не двигался.
Спазмы сжали мой желудок. Я хотел вскочить, но зацепился ногой за перекладину стола и свалился на свое прежнее место. Я не герой и единственным моим желанием было бежать отсюда. Но страх оказался сильнее меня Он налил мое тело свинцом и крепко приковал к сидению. Я мог думать только об одном: одно движение к двери, и я окажусь на месте этого бедняги, а вся свора жильцов-апостолов бросится на меня и растерзает. Но бог мой, что они там делали! Теперь все апостолы, оттеснив остальных, мочились на скорченное тело. Жильцы визжали, прыгали, топали ногами и тоже снимали штаны. К счастью, ни одна сволочь не обернулась ко мне. Никто не позвал меня присоединиться. Я съёжился на своем месте и все же не мог не смотреть. Музыка глушила во мне все чувства. Только страх, и чертова музыка наполняли меня.
Люди вокруг вопили, как на концерте рок звезды, и вели себя, словно ведьмы на шабаше. Они все уже были раздеты: и молодые, и старые, и скакали, будто бешеные козы. Чем же их так завели и опоили, что за дьявольское зелье подмешивают они в этот компот. «Наслаждение» — вспомнил я. Может и правда, компот. А что? Читала же моя мать про мороженое с марихуаной.
Но, боже мой, что они вытворяли. Это надо было видеть. Голые и дикие, они прыгали на полу, визжали, катались по половицам и тут же трахались. Прямо на полу, среди битых черепков, ссанья и сранья, рядом с застывшим телом, старые и молодые, гомики и любители коллективного секса, мазохисты и ананисты. Думаю, у всех у них были какие-то отклонения и все они выглядели, как готовые пациенты психбольницы.
