Тут дверь входная как хлопнет. Я вздрогнул и в глазах моих прояснилось.
— Сережа, — услышал я из сеней голос матери.
Но ответить я был не в силах, стоял и молчал, пока она сама ко мне не подошла.
— Сынок, что с тобой? Ты будто бледный. И лоб в испарине блестит. Почему свет не зажег, темно совсем.
— Кто это? — выдавил я.
— Где? — мать шагнула к стене и включила свет. — Где, сынок?
— Ну…В общем… — я переступил с ноги на ногу и, смущенный, отвернулся к окну.
И только тут я обратил внимание на слово «Сынок». Так меня последний раз называли в армии, понятно в каком смысле.
— Я вот пельмени в магазине купила, сейчас сварю, и мы с тобой посидим, поговорим. Ты хоть обедал?
Я не ответил, да мать и не ждала. Она немного нервно и порывисто устремилась на кухню.
— Вот так, братан, — сказал я своему отражению в стекле. — Теперь ты примерный семьянин, сынок.
И я щелкнул пальцем по стеклу там, где виднелся нос отражения.
Отвернувшись, я снова посмотрел на книжную полку с иконами. Сон это был тогда или явь? Галлюцинация или чудо, о каких любят рассказывать бабки у церкви. Теперь это и не узнаешь.
За ужином я снова спросил у матери, кто это изображен на иконе.
— Николай-угодник, а что, Сережа?
— Ничего.
Что я еще мог сказать.
— Это, сынок, еще твоей бабушки, моей свекрови, дореволюционные. Может, поэтому поставила сюда, когда совсем тоскливо было. А что, не нравится? Если хочешь, уберем в мою комнату. А, кстати, где вы с женой жить будете? У нас ведь, правда?
— Да.
— Вот и хорошо. Возьмете себе большую спальню, а я уж в детской поживу. А там ребеночек появиться, решим.
— Уже.
— Что «уже»?
— Уже, появился.
Мать на первой минуте опешила, потом нервно засмеялась, потом всхлипнула, но, к счастью, не заплакала.
А утром мы с ней вдвоем пошли в больницу навещать Настю. Ее палата была на первом этаже, и я, держа перед собой раздутый пластиковый пакет, как образцовый папаша, стал заглядывать в окно.
— Покричи, — тихо посоветовала мать.
Она-то даже и не знала имя своей будущей снохи. И вообще я удивлялся, как мать, всегда властная, вдруг притихла и смирилась со всем. Сейчас мне даже больно вспомнить это, но тогда я не особенно вдумывался. Я, продолжая глядеть на окна, свистнул.
— Настя!
— Настя, — уже тихо повторила мать. — Настасья.
— Привет, — шагнул я к открывающемуся окну.
И Настя, закутавшись в чужую куртку, выглянула в образовавшуюся щель. Вид у нее был такой, будто она не ожидала меня увидеть, а ведь я сказал ей вчера, что приду.
— Здравствуй.
— Вот, держи, здесь пельмени, кипятильник и сахар с булочками, чай пить. Ну, как дела?
— Ничего.
— А малыш?
— Можно тебя попросить?
— Конечно. Даже нужно. Что купить?
— Вот мой паспорт, выпиши, пожалуйста, метрики на ребенка. Имя запомни: Богдан.
Я сначала удивился, потом улыбнулся.
— Отлично. Будет Богдан Сергеевич Поливанов. Конкретно звучит.
Теперь пришел черед Насти удивляться, а я быстро сказал:
— Мы с тобой распишемся сразу же, как выйдешь из больницы, — я приблизился к ее окну. — Деньги у меня есть, знаешь, какую свадьбу сыграем.
И тут же, не давая ей опомниться, я обернулся и крикнул:
— Мам, мама.
Она поспешно приблизилась.
— Вот моя невеста, познакомься.
Что за чёрт. Теперь уже плакала Настя. Вот дела.
Тут то и началась беготня. Проводив мать до конторы, я помчался ловить маршрутное такси. Что меня удивило, так это то, что моя мать даже не заикнулась о моем возвращении на работу. Я ее прямо не узнавал.
А я занимался бумагами. В ЗАГСЕ выписывал метрики. Потом хлопотал о документах на «Яву», давал взятки, и все это мне обошлось намного дешевле, чем покупка нового мотоцикла, даже подержанного, а моя «Ява» была в отличном состоянии. Конечно, пока я и думать не думал ездить на ней, такой я стал законопослушный и осторожный.
Чуть позже меня вызвали в прокуратуру, там открыли уголовное дело по материалам передачи на местном канале. Я давал свидетельские показания и старался, чтобы они были очень общими. Но через день меня вызвали снова и взялись уже конкретно.
Я им выложил все про апостолов. А зачем мне бы о них скрывать, сами посудите. Тем более я собирался жениться и жить честной жизнью. С прошлым должно быть покончено, на мне нет ни малейшего пятна. И точка на этом.
Так все бы и шло, если бы однажды к вечеру перед самой выпиской Насти и малыша к моим воротам не подрулил «Рафик». Из окна кухни я увидел, как открылись обе дверцы кабины и сначала Светка, а потом и Сашка, выпрыгнули на асфальт.
Не очень-то охотно я пошел встречать их. Сашка тоже вроде бы был не в восторге от нашей встречи и держался скованно и смущенно. А Светка радовалась за всех. Она бросилась мне на шею, едва лишь увидела. Я невольно улыбался, похлопывая ее по спине и слегка отворачиваясь от поцелуя. Мир снова улыбался мне от этого глуповатого детского веселья. И я сказал:
— Ребята, хорошо, что вы приехали, я собирался уже звонить вам.
— Я же сказала, Саша! Вот видишь!
— Я женюсь.
— Что?
— 17-го свадьба. Вот так, сержант, и меня окрутили.
— На ком? — каким-то чужим голосом спросил Сашка.
— Ты ее не знаешь. Чудесная девушка. Вот у сестренки спроси. Слышь, Светик, помнишь медсестру из коммуны?
— Поехали, Свет.
Удивленный, я поглядел на них. Светка давно уже не обнимала меня. Она стояла, отступив на шаг и безвольно опустив руки.
— Нет, это же надо, — бормотала она, бледная под слоем косметики. — Такой облом. Первый раз влюбиться и такой облом. Ну надо же. Я в осадке.
— Иди в машину, — зло приказал ей брат, и так как она даже не шелохнулась, он взял ее за руку и почти что втолкнул в машину, тут же вернулся и протянул мне руку.
— Желаю счастья, старик.
— Спасибо, — отвечая на рукопожатие, пробормотал я. Уж я-то понимал, какие усилия он сделал, чтобы побороть свою гордость. — Приедешь?
— Нет. Извини. Я тебе всем обязан. Ну, точно, твой должник. Пока.
— Пока.
Они уехали. А я стоял и думал. Бедный Сашка Головин. Вот и попробуй теперь занимайся средним бизнесом в свободное от забот время. Светку я не жалел. Не люблю таких. Кроме дурацких причуд да глупых порывов, в голове у них пустота. И у того простака, кто решит жениться на такой, жизнь будет похожа на кофе с перцем. А я не люблю острых ощущений.
