— Угощаешь?
— Заметано.
По виду девушки нельзя было сказать, что она нуждается в угощении, ей, скорее нужно было общество молодого человека.
Подойдя к бару и сев на табуретку за стойкой, она попросила пива. Данил заказал два и, опершись локтем о пластиковое покрытие, внимательно осмотрелся.
Как раз в это время в дверях показались новые посетители. Посетителей, собственно, было два, остальные только их охраняли. Это были молодые парни, бывшие спортсмены, старавшиеся казаться круче, чем были на самом дела. Хозяева же их знали себе цену. Не торопясь, они подошли к стойке и, вольно расстегнув пиджаки, уселись на свободные места.
Данил повернулся к одному из них, севшему возле него.
— Вы не видели возле входа мой «Мерседес»? Он цвета воронова крыла.
Мужчина, собирающийся сделать заказ, недовольно повернулся, и парень поймал его рассерженный взгляд. Мужчина тут же застонал, побагровел, сжал руками виски.
— Гоша, что с тобой? Эй, позовите эскулапа, у него какая-то болячка, — волнуясь и оглядываясь, второй мужчина попытался поддержать его, в тоже время ища глазами помощь.
Он не ожидал что его усилий будет мало и схватил своего друга не с руки. Пиджак того еще больше распахнулся, рука ослабла, и он повалился на стол боком, тяжело кувыркнулся на пол, стаскивая за собой чью-то закуску.
— Гоша, Гоша! Эй, лекаря зовите, вороны! — кричал мужчина, пришедший с ним.
Все засуетились, встали с мест. Девушка, сидевшая в непосредственной близости с упавшим, огляделась, ища спутника, но того уже не было.
— Вполне современно, — прокомментировала девушка вслух, стараясь, чтобы это получилось цинично.
А Данил, в это время, был уже у выхода. Застегнув джинсовую куртку, он вышел из фойе, бросив несколько монеток швейцару. Тут он опустил солнцезащитные очки со лба, подернул плечами и, насвистывая: «Тик-так», направился к остановившемуся частному такси.
— Свободен, шеф?
— Куда?
— Патриаршие пруды.
— Поехали.
Данил быстро сел в машину, и когда они отъезжали, обернулся на шум у дверей ресторана, усмехнулся и выпрямился.
На улице совсем уже стемнело, зажглись огни. Данил привык к ним, привык видеть вечерний город, ночной город, за его неполные 18 лет, он мог по пальцам посчитать, сколько раз он видел утреннюю или дневную Москву. Он привык к этому, привык к тому, что вел жизнь ночного хищника, привык делать, что ему велели, не спрашивал, не задумывался. Можно сказать, что его закодировали, и код действовал многие годы.
Сейчас Данил был молод и чувствовал себя суперменом. Он страшно гордился собой и то, что он не мог перед кем-нибудь похвастаться, сделало его высокомерным. О подлинной жизни он знал только по фильмам и был подготовлен к ней не лучше новорожденного ребенка.
— Приехали, — сказал таксист, видя, что пассажир задумался.
— А. Спасибо. Здесь тормозни.
Данил кинул ему смятую бумажку, вышел и, не дожидаясь сдачи, пошел через парк. Его машина, «Лада», стояла на стоянке возле кафе, он сел в нее, поднял очки на лоб, включил фары и стал выруливать на дорогу.
Он никогда не думал о своих жертвах, никогда не видел их мертвыми, поэтому совесть его молчала, не тревожа юное воображение. Он в большей мере был продуктом искусственного создания, чем обычный взрослый человек, его сознание с детства подверглось психической обработке. Выдрессированную собаку нельзя назвать жестокой. И такая собака тоже не мучается от уколов совести.
Человеческая цивилизация выработала множество способов убивать и не мучиться потом. Опытному психологу осталось лишь выбрать лучшее. Данил прекрасно ел, крепко спал, никогда не страдал от плохого настроения и очень заботился, чтобы хорошо выглядеть.
Но сейчас, при выезде из Москвы, он почувствовал впервые в жизни царапающую боль в груди. Сам не зная зачем, он увеличивал и увеличивал скорость.
Шоссе кончилось, началась проселочная дорога, потом снова шоссе.
Дача стояла на пригорке, окруженная высоким забором, поверх которого проходил оголенный электрический провод. Данил не стал нажимать кнопку звонка, не желая беспокоить домашних в 11 часов ночи. Он отпер калитку своим ключом, открыл ворота и завел машину во двор. Все окна были темные и это обеспокоило Данила. А это время всегда мать и Мень смотрели телевизор или делали что-нибудь по хозяйству.
Не загоняя машину в гараж, Данил подошел к двери и негромко постучал в нее. От стука дверь распахнулась сама собой и широко раскрылась. Пустая холодная темнота смотрела на него.
— Мама, — неуверенно позвал Данил, замирая на пороге и повторил. — Мама. Дядя Мень. Мама.
Наконец Данил осмелился и сделал первый шаг.
— Мама.
Он споткнулся обо что-то мягкое и чуть не упал, схватившись за стену, опустив голову и всматриваясь в то, что мешало пройти. Что-то более темное, чем тьма, лежало поперек прихожей. Понимая, но не веря, Данил присел и тронул его. Пальцы его коснулись ледяной человеческой кожи, морщинистой и неживой.
— Дядя Мень!
Данил нащупал брючный ремень, кожу живота, оголившуюся под задранной футболкой, что-то липкое и, наконец, руку, пытаясь нащупать пульс.
— Дядя Мень! Мама!
Мысль о матери заставила его оставить тело, перескочить и броситься в комнату.
— Мама!
Судорожно нащупав выключатель, Данил щелкнул им, торопливо озираясь.
— Мама!
Женщина лежала с закрытыми глазами на диване, свесив белую обнаженную руку до самого ковра.
— Мама.
Данил судорожно сглотнул, даже не пытаясь пошевелиться. Со своего места он видел маленький пятачок крови, огнем горевший на голубом халате на груди женщины, ее бледность и синеву под глазами, растрепанные пшеничные волосы, испачканные на затылке бурым, и сердце его холодело от страха перед уже свершившимся. Его начало колотить мелкой дрожью, с усилием он поднял руку и провел ею по лицу, не понимая, почему она вдруг стала мокрой. Он не мог вымолвить ни слова, не мог даже вздохнуть, не мог сделать ни шага так, словно перед ним стояла стена. Он натолкнулся на нее, задыхаясь, рванулся назад и побежал. И снова он налетел на тело китайца, чуть не упал, но удержался и, перепрыгнув его, выскочил вон.
Его всего трясло от сдерживаемых рыданий. Сам не зная, зачем, он подбежал к машине, с размаха упал на водительское сидение. Он плохо видел освещенный фонарями двор. Ему хотелось бежать. Наверное поэтому он, даже не отдавая себе отчета, завел мотор и заставил машину резко рвануть с места, почти не видя ничего из-за слез, застилавших глаза. Зубы его стучали, он ртом ловил воздух и мчался, мчался, пока силы не оставили его. Тогда он остановил машину, упал грудью на руль и разрыдался в голос.
