— Ничего, это так, за компанию.
Люди Агранова заговорили все: и обвиняемые и свидетели — они топили Карелина и его банду, вспоминая их темные дела.
— Вот так, капитан, две банды у нас вот здесь, — сжал кулак Кокорин, и Медведев почему-то обратил внимание на его длинную узкую кисть с холеными тонкими пальцами.
Теперь уже вся опергруппа занималась Карелиным. Все начиналось снова: доказательства, аресты, допросы.
Кокорин все больше бледнел, измотанный, и все больше загорались глаза у оперативников. Они уже восхищались следователем.
Через две недели они арестовали Матвея Карелина, 24 летнего сына главаря, задержав его за незаконное хранение оружия.
— Сволочь, падла, — орал парень на Медведева, надевшего на него наручники. — Ты меня подставил, волын не мой. Я выйду, падла, выйду, и тебе крышка, сразу гроб заказывай. Да я даже не знаю, что с тобой сделаю!
Кокорин одобрительно кивал головой, а оперативники ловили каждое его слово.
Оставшись один, следователь пил лекарство, тер грудь, гладил живот и украдкой смотрел фотографию жены и двух сыновей. Однажды Медведев застал его за этим, и Иннокентий Витальевич подозвал его поближе.
— Вот, Володя, смотри, — протянул он фотографию капитану, расстегивая верхнюю пуговицу рубашки и растягивая галстук. — В прошлом году на 9 мая. Саня и Алеша. 5 и 3 года.
Медведев улыбнулся, рассматривая фотографию счастливых и веселых людей.
— А ты женат?
— Развелся.
— И дети есть?
Медведев вернул фотографию и неосознанно вздохнул.
— Дочь. 8 лет.
— А. Ты, верно, рано женился.
— Да. В 20 лет.
— Понятно. А я — поздно. В 37. А что развелся? Разлюбил? В начале ведь, верно, была юношеская влюбленность, всепоглощающая, без границ, без ограничений, расцвечивающая мир в миллион всевозможных цветов и оттенков. Что же потом? Не выдержали испытаний? Или влюбленность так и не переросла в любовь?
— Так получилось.
— Скрытный ты, Володя. Я люблю более откровенные натуры, — Кокорин спрятал фотографию в бумажник, а тот — во внутренний карман.
— Ну, вы тоже не больно-то откровенны, — Медведев затушил сигарету. — Даже мы не можем угадать ваш следующий ход.
— Ну, это тайна следствия, — довольно засмеялся Кокорин и начал выдвигать и задвигать ящики стола. Из нижнего он достал толстую белую книжку карманного формата в мягком переплете. — Заболоцкий, — прочитал Кокорин. — Столбцы и поэмы. Это кто читает?
— Не знаю. Мой стол вот.
— Листики выдраны. В туалет что ли ходили, варвары. Тебе нравится Заболоцкий, Володя?
— Я не читал.
— А какие поэты тебе нравятся?
— Да вообще-то, в последний раз я книжку в руки брал, когда учился в милицейском училище. Что-то наверное, из программы, не помню.
— Понятно. Значит, не любитель был читать.
— Я спортом много занимался. Потом — на улице. Как-то времени не хватало.
— А я — наоборот. Из спорта разве только — шахматы, а так… Все с книгами. Я домашним рос, — говоря это, Кокорин задумчиво листал книжку. Ага, вот, послушай, разве не прекрасно?
ЖУРАВЛИ
Вылетев из Африки в апреле
К берегам отеческой земли,
Длинным треугольником летели,
Утопая в небе, журавли.
Вытянув серебряные крылья
Через весь широкий небосвод,
Вел вожак в долину изобилья
Свой немногочисленный народ.
Но когда под крыльями блеснуло
Озеро, прозрачное насквозь
Черное зияющее дуло
Из кустов навстречу поднялось.
Луч огня ударил в сердце птичье
Быстрый пламень вспыхнул и погас.
И частица дивного величия
С высоты обрушилась на нас.
Два крыла, как два холодных горя
Обняли холодную волну
И, рыданью горестному вторя,
Журавли рванулись в вышину.
А вожак в рубашке из металла
Погружался медленно на дно
И заря над ним образовала
Золотого зарева пятно.
Чудесно, Володя, чудесно. А вот еще, послушай:
Исполнен душевной тревоги,
В треухе, с солдатским мешком,
По шпалам железной дороге
Шагает он ночью пешком.
Тут летчик у края аллеи
Покоится в ворохе лент
И мертвый пропеллер, белея,
Венчает его монумент.
И в темном чертоге вселенной,
Над сонною этой листвой
Встает тот нежданно мгновенный,
Пронзающий душу покой.
Тот дивный покой, пред которым,
Волнуясь и вечно спеша,
Смолкает с опущенным взором
Живая людская душа.
И в легком шуршании почек,
И в медленном шуме ветвей,
Невидимый юноша летчик
О чем-то беседует с ней.
А тело бредет по дороге,
Шагая сквозь тысячи бед,
И горе его и тревоги
Бегут, как собаки, вослед.
Медведеву надоело слушать, но он не показывал вида, по привычке чертя на бумаге что-то, похожее на китайские иероглифы. Из-под лобья он взглянул в лицо следователя и остановил на нем уже внимательный взгляд. Что-то корябнуло его грудь, когда Кокорин читал последние строки и это отразилось в его глазах.
— Что так смотришь, Володя? Пробрало? — Кокорин отложил книгу, расстегнул следующую пуговицу на рубашке и потер грудь. — Когда это читаю, всегда сердце замирает.
Медведев опустил глаза и помимо воли снова взглянул на Кокорина.
— Вот так-то, капитан Медведев.
Тут на столе следователя зазвонил лежавший там мобильный телефон.
— Да? Советник юстиции Кокорин слушает. Да. Да-а, — следователь побледнел, рука потянулась к сердцу. — Да. Что? Да-да, понял, — рука судорожно сжала грудь. — Хорошо, хорошо. Только… О, боже, — следователь бессильно уронил телефон на стол, откинулся на спинку стула. — О, господи.
— Иннокентий Витальевич.
— Дай мне воды, скорее, — следователь едва ворочал синими деревенеющими губами.
Медведев бросился к раковине. Кокорин, хватаясь одной рукой за крышку стола, другой рукой зажимая грудь, поднялся, сделал один неуверенный шаг, потом другой и грузно упал на пол.
