— Вальку берите, не забудьте. Все катитесь, все. А я один останусь в десяти комнатах. Вот будет красота.
Его дернули за штанину. Он посмотрел вниз.
У его ног стоял маленький Никитка и показывал ему фигу, стоял важно, по взрослому, и фига у него получилась крепкая, настоящая, как у большого.
— Это что? — Виктор склонился.
— Фиг тебе, — выпалил мальчик и опрометью кинулся в детскую комнату.
А Виктор не удержался от хохота. За ним улыбнулся и Володя.
— Катись, катись, брат называется. Только знай, этого шкета я тебе не отдам. Понял?
— Понял.
— А что это за мальчишка? Твой внебрачный сын, что ли?
— Нет.
— Кто его отделал так? Бандитская пуля?
— Упал с лестницы. Понимаешь, Вить, он мать потерял на вокзале. Они из Таджикистана.
— Очередной подранок. Эх, братишка, братишка, ты не исправим.
— Может быть. Просто считай, что я его усыновил. Я ему обязан жизнью.
— Как это? Володь, ты что?
— Просто он толкнул человека, который в меня целился и упал с ним с лестницы.
— Свернешь ты себе шею, Володька.
— Поживем, увидим.
— Будь осторожнее, братишка. Если на меня плюешь, то хоть о детях подумай, их у тебя теперь трое.
— Ничего, ты воспитаешь.
— Хрен тебе. Всех в детдом отдам, слышишь? И Макса к ним в придачу.
Володя улыбнулся.
Позже всех приехали Сергей и Радик. Чистый, бритый наголо и одетый во все новое, Егор был неузнаваем, и Сергей даже присвистнул, глядя, как тот важно сидит за столом. Радик, уже зная судьбу этого мальчика, смотрел на него с сочувствием. Валя же старалась положить мальчику лучшие кусочки, и вообще, за столом за ним ухаживали наперебой.
А после ужина, когда со стола убрали, и мужчины ушли в гостиную и включили телевизор, Володя и Сергей закурили, остальные потянулись за пивом. Виктор чувствовал себя вполне счастливым. Он мирно беседовал с Радиком. Сергей о чем-то тихо переговаривался с Володей, а Максим потягивал свой единственный стакан пива и прислушивался к тем и другим, когда из детской раздался пронзительный визг и плач Насти.
Мужчины вскочили с мест и бросились туда.
В комнате, посередине, на толстом паласе, верхом на лежавшем Егоре сидела Настя и, плача в голос, била его книгой по голове, а тот только закрывался здоровой рукой. Никита прыгал вокруг них и визжал. Володя схватил дочь под мышки и оттащил, Виктор поднял Егора, а Сергей, как футболист, перехватил Никиту.
— Что случилось? Что такое? Сейчас всыплю всем троим! — закричал на детей Виктор.
Тут уже расплакался и Егор, у которого и без того дрожали губы.
— Ну-ка, замолчите все.
— Это он!
— Это она.
Настя прижалась к отцу, Егор вырывался из рук Виктора.
— Отвечайте!
— Я мыла посуду с Диной и тетей Валей.
— Молодец. Дальше.
— Я мыла посуду, а он…
— Она!
— Он испортил мои наклейки.
— Я их наклеил.
Валя, тоже прибежавшая на шум, махнула рукой и ушла к себе, чтобы прилечь.
— Он толкнул меня!
— Я не толкал, она лечит!
— Что? — Виктор в изумлении открыл рот, а Сергей притянул мальчика к себе.
— Успокойся, Жорик. И больше не говори таких слов. Тебя просто могут не понять.
Виктор, все еще державший Егора за плечи, выпустил его, и тот, рвущийся от него, отступил и шлепнулся на палас. Настя, прижимающаяся к отцу, стояла с таким видом, что мальчик отошел в дальний угол. И сел там, горько, горько расплакавшись. Именно сейчас он почувствовал себя бесприютным сиротой, одиноким в чужом и страшном мире. И напрасно Сергей и Радик присели возле него и стали утешать, напрасно Дина пыталась приласкать его. Егор рыдал и рыдал, дико завидуя девочке Насте, заявившей свои права на человека, к которому он привязался. Права не по заслугам, а по крови и рождению, и что стоят после этого его заслуги.
А Настя, вцепившись в отца, тоже плакала, больше деланно, с женскими протяжными вздохами и всхлипами.
Виктор наклонился к ней сзади, обнял.
— Пойдем смотреть телевизор. Сейчас будут твои любимые «Охотники».
Ребенок есть ребенок. Разжав руки, девочка позволила взять себя на руки и вынести в гостиную.
Тогда Володя подошел и, наклонившись, поднял Егора, держа его, словно маленького ребенка. Мальчик сначала отталкивал его, потом обнял за шею здоровой рукой и уткнулся в плечо, моча клетчатую домашнюю рубашку слезами и соплями. Продолжая держать мальчика, Володя сел с ним на низенький детский диванчик и посадил мальчика на свои колени, слегка отвернув от себя его руку, которая была в гипсе и впивалась в грудь.
Радик и Сергей сели рядом, по обе стороны, а Максим и Дина стали наводить в комнате порядок и Никита, уже успокоившись, начал им помогать, а больше — мешать.
— Не отдавай меня в детдом, — всхлипывал и просил Егор, бубня слова в плечо Володи. — Пожалуйста. Там все ходят в форме, и их бьют линейкой. Это тоже тюрьма, только для детей.
Глава 24
Наступило время обеда. Улицу запрудили служащие, спешившие в ближайшие кафе и закусочные, где можно было сравнительно дешево перекусить. Люди шли сплошным потоком, никто ни на кого не глядел, и только в одном месте людской поток распадался, огибая и сливаясь снова, равнодушно проходя мимо древней старухи, сидевший посреди асфальта над своим прорванным пакетом. Несколько яблок раскатились, под пакетом молока растекались белые струйки.
— Деточки, помогите, — плакала старуха, трясущимися руками подбирая с асфальта хлеб. — Пенсия кончилась. Последние. Сыночки. Доченьки, — дряблая рука тряслась, но хватала пустоту.
Яблоки катились под ноги прохожим, мелкие, дешёвые, и было-то их не больше полкило, но и те люди пинали. А парень с папкой в руке на ходу, не останавливаясь, подобрал одно, смачно надкусил и с возгласом: «Червивое», бросил в ближайшую плевательницу.
— Деточки.
Медведев, оставив свою машину на стоянке, направлялся к ближайшему кафе. Пересекая людской поток, он остановился, свернул и подошел к старухе, тут же подобрал два ближайших яблока, положил перед ней. Потом он присел перед пакетом, посмотрел на него, взял в руки. Там внутри рассыпались: маленький пакетик сахара и развесного чая. И еще два яйца, разбитые вдребезги, желтели сплошной массой в своем целлофане.
— Сыночек… спасибо… храни тебя бог. Последние, — старуха плакала, голос ее срывался.
Медведев поднялся и, протянув руки, с усилием поднял старуху, потом достал из кармана куртки деньги.
