Известно, что обе женщины находились в отпуске по уходу за детьми. Но рутина и изоляция, связанные с заботой о младенцах, в условиях, когда нет сторонней помощи, ни разу не были обозначены в интернет-дебатах как возможный способ объяснения тяжелого психологического состояния обеих матерей. Критичности в отношении социальных условий, в которых женщины растят детей, препятствует консервативный крен, наблюдаемый в ряде постсоветских стран. В рамках действующей здесь идеологии «традиционных семейных ценностей» материнство объясняется как биологическая потребность и наивысшее наслаждение женщин.
О влиянии нового традиционализма на индивидуальные судьбы я буду подробно говорить в последующих главах. В данном контексте мне бы хотелось отметить, что вышеупомянутая дискуссия в социальной сети напомнила мне о фотоприеме под названием «Невидимая мать», широко используемом в начале XX веке при съемке маленьких детей. Чтобы запечатлеть индивидуальный портрет ребенка, мать, держащую его/ее на руках, накрывали с головой темной накидкой.
На мой взгляд, эта жутковатая фототехника является выразительной метафорой текущей идеологии материнства и политик, действующих в репродуктивной сфере. Мы понимаем, что ребенок не может существовать отдельно от заботящихся взрослых. Но в дискурсивной плоскости реальный ребенок перестает быть равным/ой самой(му) себе, наделяясь символическим значением Прекрасного Будущего
[47]. Ребенок с большой буквы — довольно противоречивая фигура. С одной стороны, он/а представляется автономным субъектом, словно способным выжить без особых усилий со стороны ухаживающих за ним/ней взрослых. С другой стороны, в контексте детоцентризма права и интересы Ребенка видятся центральным приоритетом семей.
В следующей главе будет подробно рассматриваться, результатом каких общественных процессов стало формирование представлений о детстве как особом периоде жизни, и как значение детства менялось от эпохи к эпохе. Сейчас я хочу вернуться к реальному опыту заботы о детях, который становится невидимым под воздействием идеологии, мистифицирующей материнство. Моя информантка Н. 35, доцент вуза, не состоит в браке, воспитывает 10-летнего сына, поделилась воспоминаниями о том, как сложности, с которыми она столкнулась в первые годы материнства, неожиданно оказались табуированной темой и к каким последствиям это ее привело:
…Помню, выписались мы из роддома. Родственники пришли поздравить, торжественный момент, фотографии. А потом мама говорит: «Ну, мы пошли». Я в ужас: «Как?! И все? Но я же не знаю, что с ребенком делать!..»
…Вспоминаю страшный первый год. Постоянно с ребенком и ничем, кроме него, не занимаешься. Ни физически, ни морально нет возможности отвлечься. А мир куда-то спешит, навстречу чему-то важному и прекрасному. А я еще так молода, и душа моя рвется туда. Но кажется, что ты навсегда в прошлом своих друзей, среди памперсов в этих четырех стенах. Поговорить об этом было не с кем — отцу ребенка пожаловаться я не решалась. Маме тоже рассказать не могла. Что бы она мне на это ответила? «Ну, поплачь»? Или: «А о чем ты раньше думала?» Я же не представляла себе, что мне будет так трудно. Помню, вышла на балкон вместе с ребенком, посмотрела вниз и едва удержалась, чтобы не сброситься. Вот тогда я поняла, что надо брать няню и начинать выходить куда-то, хотя бы ненадолго.
Бытие матерью в популярном воображении прочно ассоциируется с образом счастья, безграничной любовью и всепрощением, что, безусловно, является частью материнского опыта, судя по рассказам моих героинь. Однако идея материнства как «святого долга» и «истинного предназначения» женщин отбрасывает густую тень на другую часть опыта, связанную с рутиной, усталостью и сомнениями. В результате для многих моих информанток трудности, связанные с заботой о детях, оказались неожиданными. Более того, репрессирующий образ «плохой матери» и преобладающий дискурс «материнского блаженства» создают условия для самоцензуры и замалчивания проблем.
Рассуждая о влиянии современной идеологии материнства на психологическое здоровье женщин, врач-психиатр из Москвы Марина Карпова
[48] обращает внимание на то, что с появлением ребенка происходит существенное изменение привычек. Новый ритм жизни часто вынуждает отказываться от устоявшихся представлений о себе и об окружающем мире. Перестройка жизненного уклада, усталость, социальная изоляция и негласное табу на упоминание сложностей, связанных с заботой о детях, могут стать пусковым механизмом для начала тяжелых заболеваний:
…Обычно мы, психиатры, имеем дело с теми, кто уже «дошел до края» — с суицидальной настроенностью или психозами. Иногда обращаются женщины с клинической депрессией, и может выясниться, что первые эпизоды этого расстройства появились после рождения ребенка, но до нас пациентка дошла только спустя 4–5 лет. К сожалению, симптоматика тех или иных психических расстройств, возникающая после появления ребенка, чаще всего не становится поводом для обращения к врачу, даже когда проблемы «налицо», когда у женщины развивается депрессия, нарушение сна или астенические состояния. Родственники часто реагируют так: «Устает? Плохо спит? А чего она жалуется? Она же мать!»
Классическая психиатрия разделяет клиническую (эндогенную) депрессию, эпизоды которой наверняка отмечались и до появления ребенка, и реактивную — отклик психики на перемену образа жизни.
Вот типичный пример реактивной депрессии: привозят женщину, совершившую суицидальную попытку в состоянии алкогольного опьянения. В ходе беседы выясняется, что она пребывает в декретном отпуске шестой год без перерыва. Сначала с одним ребенком, потом со вторым. Спрашиваю: «Что довело до суицидальной попытки?» «Не могу ТАК больше жить. Идеальная семья, муж любит, дети здоровы. Хотела выходить на работу, но случайно забеременела вторым. В садике пока есть место только для одного. Устала очень дома».
