Книга Дорогие дети. Сокращение рождаемости и рост "цены" материнства в XXI веке, страница 27. Автор книги Анна Шадрина

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Дорогие дети. Сокращение рождаемости и рост "цены" материнства в XXI веке»

Cтраница 27

Если в «Бабах рязанских» Анна и Василиса представляют «старую» и «новую» женщину, то в картине «Мать» (1926) революционные превращения происходят в судьбе одной героини — матери активиста рабочего движения Павла Власова. Повседневность матери на экране складывается из тяжелого труда и побоев пьяницы-мужа. Новая беда не заставляет себя долго ждать — за подрывную деятельность арестовывают Павла. Движимая «отсталой» материнской любовью, Пелагея Ниловна раскрывает жандармам тайник, в котором сын хранит оружие и листовки в надежде, что его отпустят. Но сотрудничество с властями не помогает освободить Павла. «Прозревшая» мать включается в подпольную деятельность. Борьба за коллективное благо для нее становится важнее частных проблем. В финале мать и сын гибнут за «новую жизнь».

Мотив духовного перерождения звучит и в фильме «Катька — бумажный ранет» (1926). Молодая крестьянка после гибели единственной коровы переезжает в город, где беременеет от уличного прожигателя жизни. Чтобы прокормиться, Катька нелегально торгует яблоками с лотка. Пока героиня занята мелким бизнесом, за ее новорожденным присматривает друг по прозвищу Тилигент, бывший представитель правящего класса, а потому изображенный неспособным встроиться в новый социалистический порядок. Хорошая жизнь для Катьки и Тилигента наступает, когда они принимают решение бросить беспатентную торговлю и посвятить себя труду на заводе.

Материнские испытания на фоне НЭПа разворачиваются в ленте «Проститутка» (1926). Жена торговца мясом Надежда становится вдовой с долгами и двумя маленькими детьми на руках. Заболевает один из детей, денег на лекарства и еду нет. Многие женщины в это время зарабатывают проституцией. Надежда в отчаянии идет на улицу, но не снискивает успеха на этом поприще. От попытки утопиться в проруби героиню спасает бывшая проститутка Люба, сумевшая вырваться из лап сводни и поступившая на работу в пошивочную мастерскую при венерологическом диспансере. Друг Любы, комсомолец Шура, помогает Надежде устроиться стрелочницей в трамвайный парк, а детей определить в ясли.

Таким образом, эти фильмы 1920-х годов, репрезентирующие материнство, объединяет преобладание революционного пафоса над детализацией частной жизни. Образ матери здесь иконографически статичен, ее родительская функция символически отмечена лишь присутствием ребенка, движущая идея работы раскрывается в «окультуривании» «отсталой» женщины и ее духовном перерождении в нового, сознательного члена общества труда и социальной справедливости. Однако в реальности слишком быстрая смена идеологии не соответствовала скорости экономического развития: государство не обладало необходимыми ресурсами, чтобы подхватить основные функции семьи. Эмансипаторская программа начинает подвергаться критике и сомнениям, а к 1930-м годам признается вредной и опасной. Идеология и социальная политика возвращаются к ценностям семьи буржуазного типа с ее традиционным разделением труда [142].

«Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство!»

В третьем десятилетии XX века быстро растет число людей, получающих среднее и высшее образование. Распространение знаний увеличивает требования к заботе о детях, траты на каждого ребенка и продолжительность срока их содержания родителями. В результате снижения детской смертности и роста стоимости заботы быстро сокращается рождаемость [143]. К 1935 году число разводов по сравнению с 1913 годом увеличивается в 68 раз [144]. Одновременно становится очевидным, что воспроизводство в условиях урбанизации, индустриализации и хрупкости брачного союза, когда не имеющая семейной поддержки женщина на время беременности и родов выключается из сферы оплачиваемого труда, связано с риском катастрофической бедности.

При резком падении авторитета религии и исчезновении повседневного деревенского надзора главным регулятором частной жизни становится государство. Официальная идеология отстраняет концепцию свободного выбора организации личной жизни, ее место занимает идея «семейного долга». От женщин теперь ожидается, что они будут не только энтузиастками строительства коммунизма, но и преданными матерями [145].

Зарождается новое движение «домашних жен» (в это время только 40 % женщин работает вне дома), усиливается риторика «женской природы», «естественной потребности быть матерью», «материнского таланта», «счастья материнства». Появляется идея сохранения семьи «во имя детей». На законодательном уровне в 1936 году вводится запрет на аборты, усложняется процедура развода, многодетные матери награждаются медалью, им гарантируется государственная поддержка [146]. На смену революционной идеологии «сознательного материнства» приходит пропаганда «социального» подхода к вопросу деторождения. Государство репрезентируется как главный помощник женщин, медики становятся лицом господдержки. Беременность, роды и забота о детях все больше передаются под контроль медицинских экспертов [147].

В 1938 году оплачиваемый декретный отпуск «по просьбам трудящихся» с установленных до этого 56 дней до родов и 56 после сокращается до 35 перед родами и 28 дней после. Информация об опасностях беременности умалчивается, контрацептивы могут быть выписаны только в случае недавнего рождения ребенка. Отложенное материнство однозначно трактуется как моральное отклонение, отказ от воспроизводства — как трагедия или инвалидность [148].

В ситуации нехватки детских садов с малышами часто остаются неработающие родственницы или соседки, которые могут быть более внимательными, чем занятые на производстве и уставшие матери. Это становится благоприятной почвой для возникновения дискурса «материнской вины». Одновременно в вину матерям начинают вменяться беспризорность и показатели разводов [149]. Подобно тому, пишет Наталья Черняева, как во всех сферах жизни набирает обороты поиск вредителей и саботажников, идеологическая махина находит вредительниц и среди матерей. В частности, в условиях отсутствия искусственного детского питания матери обвиняются в легкомысленности, если у них пропадает грудное молоко [150].

Медицинской нормой этого времени является чрезвычайно ригидный подход в отношении младенцев, включающий тугое пеленание, обязательное пятиразовое кормление (даже в случае, если мать после родов находится в тяжелом состоянии), закаливание и строжайшую гигиену, ограничивающую физический контакт с ребенком [151]. Строгость требований, предъявляемых руководствами по уходу за детьми 1930-х годов, часто игнорируют реалии жизни. В это время почти полностью отсутствуют газовые или электрические плиты, большая часть городского населения живет в коммунальных квартирах, где, в частности, кипячение пеленок в течение нескольких часов на общей кухне как минимум проблематично [152].

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация