Однако если феминистская психоаналитическая теория рассматривает эмоциональную связь, возникающую в результате вовлеченной заботы о ребенке в процессе его или ее становления, то Муратова и Литвинова скорее говорят о мистическом «голосе крови», который в их перспективе существует помимо любых жизненных обстоятельств. Связь матери и ребенка продолжает мистифицироваться в кинематографе нового тысячелетия, о чем я буду говорить далее.
Завершает мой обзор значимых «материнских» фильмов 1980–1990-х годов картина Ларисы Садиловой «С днем рождения!» (1998). В ленте изображены истории нескольких женщин, волею судьбы оказавшихся в одном роддоме. На фоне основной приметы периода — обозначившейся классовой дифференциации — очевидно, впервые за всю историю советского и постсоветского кино повествование о материнстве теснейшим образом связано с его физиологическим аспектом. Бытовые коллизии служат здесь лишь связками между событиями, происходящими на телесном уровне с рожающими и вскармливающими детей женщинами. Отсутствие романтизации материнствования, «натуралистичность» съемок и откровенные диалоги о физиологических процессах в фильме Садиловой свидетельствуют о либерализации дискурсов сексуальности и телесности, которая отмечалась в конце прошлого века и была связана с постперестроечными процессами — падением «железного занавеса» и пришедшими с Запада новыми культурными нормами.
Таким образом, репрезентация детско-родительского мира в два последних десятилетия XX века усложняется в очередной раз: кино о матери пополняется новыми жанрами и темами, продолжается поиск ответа на вопрос, как совместить профессию и материнство, к исследованию сложных эмоциональных связей между матерями и детьми добавляются новые концептуальные рамки. На рубеже тысячелетий образ матери в кино несет первичную ответственность за судьбу ребенка, связь между ними существует за пределами социальных отношений, ее характер имеет форму драматической, «убийственной» привязанности.
Родительство в XXI веке
В начале нового тысячелетия центральным трендом публичной политики в постсоветской России является обращение к теме «защиты детей». В этом контексте в политической риторике комбинируются два противоречивых дискурса — «экспертный» о необходимости отчуждения детей в пользу школ как лучших органов контроля над поведением ребенка, и «традиционный», требующий от родителей последовательных усилий в обеспечении безопасности детей
[209].
Превращение благотворительной поддержки тяжелобольных детей в социальный и культурный институт отмечается параллельно с алармистскими кампаниями в средствах массовой информации, выражающими беспокойство о судьбах российских детей, усыновленных/удочеренных за рубежом, усилением идеологического вмешательства государства в школьное образование и введением религиозных предметов в школах
[210]. Исследователи Мария Майофис и Илья Кукулин полагают, что эти процессы свидетельствуют об одностороннем нарушении со стороны госэлит «вертикального общественного договора», предполагавшего согласие граждан на неучастие в политике в обмен на невмешательство государства в частную жизнь
[211].
В 2013 году комитет Госдумы по делам семьи опубликовал общественный проект концепции государственной семейной политики Российской Федерации на период до 2025 года. Документ был подготовлен в соответствии с президентским указом о национальной стратегии в интересах детей. Предложения по укреплению «традиционной семьи», выносимые главой профильного думского комитета Еленой Мизулиной, включали возврат к «общественному порицанию» и экономическим санкциям в отношении людей, живущих за пределами брака
[212]. В Госдуму был также внесен проект закона, согласно которому «нетрадиционная сексуальная ориентация» отца или матери может быть основанием для лишения родительских прав
[213].
Однако параллельно навязываемой идеологии «традиционных семейных ценностей», анализу которой посвящена следующая глава, широкое распространение получают разнообразные сценарии организации быта, новое понимание норм интимной жизни, накапливается опыт протестной солидарности с использованием социальных сетей. Развитие нового информационного пространства способствует экспансии новых представлений о родительстве. В частности, многие мужчины сегодня участвуют в рождении своих детей и стремятся разделять с матерями заботу о них. Идея родительского долга уделять больше времени ребенку в наши дни трансформируется в понимание семейных взаимоотношений как совместного творчества. Майофис и Кукулин интерпретируют эти процессы как сдвиг от воспитательской этики долга к этике удовольствия
[214].
Одной из новых норм заботы сегодня является идея родительской ответственности говорить с детьми на экзистенциальные темы о зарождении жизни, сексуальности и смерти. Однако распространение новых ценностей сопряжено с идеологическим откатом к традиционализму и усилению риторики ценностей «традиционных», подразумевающих, напротив, ограждение детей от информации о многообразии человеческого опыта и идентичностей.
Рост детского книгоиздания и мероприятий, рассчитанных на совместное участие родителей с детьми, обсуждение в массовом глянце родительского опыта звезд шоу-бизнеса, увеличение спроса на семейное консультирование происходит параллельно усилению влияния Русской православной церкви и атаке на женские репродуктивные права. Одной из примет времени, о чем я буду подробно говорить в последней главе, является дискурс нераздельной материнской ответственности за предотвращение детских психологических травм.
Фильмы XXI века
Внимание кинематографистов постсоветского периода, обращающихся к теме детско-родительских отношений, прежде всего сфокусировано вокруг идеи о потребности ребенка в заботе исключительно биологической матери. Так, картина 2009 года «Похороните меня за плинтусом» повествует о восьмилетнем Саше, который живет у бабушки с дедушкой, потому что они не доверяют воспитание ребенка своей дочери. Но Саша отчаянно тоскует по маме, боится и ненавидит свою бабушку. Автор раскрывает перед нами отчаянную глубину детского горя Саши, разлученного с мамой.
