В данной главе мне хотелось бы предложить дискуссию о парадоксальной ситуации, складывающейся в контексте консервативной мобилизации — «посредством нормативного регулирования и идеологического аппарата принуждения»
[223] с целью защиты «традиционной» семьи
[224] в постсоветских обществах навязываются именно те гендерные идентичности и отношения, которые в существующих экономических обстоятельствах делают гетеросексуальный брачный союз чрезвычайно хрупкой формацией.
Чтобы аргументировать свой тезис, я буду обнаруживать противоречия, укорененные в дискурсе исключительной ценности «традиционной» семьи, организованной вокруг конвенциональной сексуальной пары. Областью исследования этих противоречий для меня послужат медиатексты, рекламирующие специализированные тренинги, обещающие обучить женщин приемам поиска и удержания партнеров, а также репрезентации «традиционного» гетеронормативного партнерства на российском телевидении последних лет.
Анализируя риторику женских тренингов, рационализирующую «возврат к исконным гендерным ролям», я буду исследовать производство новых гендерных субъектов, которые объясняются сегодня как «традиционные». На примере популярного продукта современной культуры, сосредоточенной на «проблеме отношения полов», — мелодрамы Первого канала «Краткий курс счастливой жизни», — я покажу, как в медиа воображаются последствия претворения в жизнь «традиционных» гендерных ролей.
Иными словами, мой интерес здесь состоит в том, чтобы обнаружить, как в культуре изображается стандартная гетеронормативная пара и какие коды позволяют распознать людей на экране как участников той формы отношений, которая навязывается текущей идеологией. Однако, прежде чем приступить к исследованию противоречий, заложенных в дискурсе «традиционных семейных ценностей», я бы хотела чуть более подробно остановиться на тех социально-экономических обстоятельствах, в которых он манифестируется.
Забота, государство, рынок и семья
С точки зрения сугубо утилитарных функций семьей является группа людей, объединенных некой общностью, на основе которой ее члены, так или иначе, обмениваются различными формами заботы. Семейная принадлежность поддерживается лояльностью установленным правилам коммуникаций, центральным измерением которых является забота. Проще говоря, семья — это пространство, где о близких заботятся из чувства долга (принадлежности). Забота, в свою очередь, как широко она бы ни понималась, становится условием возникновения определенных эмоций, о чем более подробно разговор будет идти в последующих главах.
Забота является многогранной категорией, включающей философское, культурное, экономическое и политическое измерения
[225]. В переводе на язык политэкономии семейная забота обретает значение неоплачиваемого домашнего туда. Такое понимание заботы позволяет видеть, как необходимость заботиться о нетрудоспособных членах общества — детях, пожилых и людях с инвалидностью выстраивает сложную систему социальной иерархии — кому и как в определенном обществе делегируется забота о других, кто и на каком основании от этой обязанности освобождается
[226]. Учитывая, что большинство взрослого населения планеты работает за пределами частной сферы, социальные устройства разных стран предписывают отправление заботы разным институтам — семьям, государству и рынку в различных комбинациях. Эспинг-Андерсен разработал типологию современных социальных политик, которая показывает, как благосостояние индивидов связано с судьбами национальных государств в условиях неолиберальной глобализации
[227].
Согласно этой оптике, западная либеральная модель семейной политики в решении проблемы совмещения профессиональных и семейных обязанностей ориентируется на рыночные механизмы. В ситуации, когда женщины, чья миссия традиционно ассоциируется со сферой заботы, должны зарабатывать, предполагается, что домашняя работа будет перепоручаться наемным специалистам/кам.
Такое видение решения проблемы, прежде всего, нечувствительно к социальному неравенству — коммерческая забота доступна не всем в одинаковой мере. Кроме того, делегирование домашнего труда меняет представления о семье. С одной стороны, работа, связанная с заботой, монетизируется и имперсонализируется. С другой стороны, чем больше нестабильности за пределами частной сферы, тем крепче вера в семью, основанную на работе матери и жены. «Материнские» качества, связанные с любовью, принятием и заботой, по выражению Арли Рассел Хохшильд, становятся мифическим островком надежности в шатком мире, где больше нет никаких гарантий
[228].
В своих ставших классическими трудах Хохшильд показывает, что сегодня в странах развитого капитализма можно приобрести услуги по предоставлению внимания и участия абсолютно любого типа: от присмотра за детьми и ухода за пожилыми до ведения домашнего хозяйства и организации семейных торжеств. В неолиберальной парадигме рынок коммерческой заботы прочно вошел в семью, чтобы освободить работающих взрослых для самоотверженного труда в капиталистическом производстве.
Таким образом, капиталистическая система с ее движущей идеей «священности дома» представляет собой замкнутый цикл: нарастающее давление извне увеличивает символическую стоимость семьи, для поддержания которой необходимо из нее выйти, чтобы заработать на оплату наемной заботы, которая позволяет сохранять семейные связи. В мейнстримной культуре все люди воображаются живущими в браке. Но при развитом капитализме пара уже не справляется с тем, что традиционно понимается под сугубо семейными функциями
[229].
В оптике Эспинг-Андерсена, социально-демократический тип семейной политики, действующий в части скандинавских стран, подразумевает активное вовлечение государства в сферу заботы. Идея распределения благ здесь основана на принципе гражданства, социальная политика направлена на поддержку гендерного равенства и норму семьи с двумя кормильцами.
