Проблема в том, что большинству женщин, которые заботятся о детях, приходится совмещать неоплачиваемую домашнюю работу с профессиональной занятостью. Но эта двойная нагрузка остается «невидимой». У матерей, работающих вдвое больше других, остается меньше времени на отдых и удовлетворение собственных потребностей. В результате в условиях соревновательного общества матери конкурируют с остальными не на равных основаниях. Но в публичной риторике ограниченный доступ к общественным благам объясняется тем, что женщины «сами пассивны» и для них «все равно нет большего счастья, чем материнство».
Многие требования к матерям институционализированы. Так, мать должна справляться с семейными обязанностями в соответствии с принятыми в обществе стандартами. В противном случае существует угроза передачи ее детей под опеку государства или других опекунов. При этом на дискурсивном уровне действуют устойчивые представления о том, что становиться матерями «имеют право» не все.
Объектами стигматизирующих риторик часто становятся люди, живущие с инвалидностью, алкогольной или наркотической зависимостью, отбывающие наказания в местах лишения свободы. Но каждый/ая, кто вовлечен в заботу о маленьких детях, в текущих общественных условиях автоматически сталкивается с ограниченными возможностями и особыми потребностями, учитывая недружественную в постсоветских странах городскую среду
[9] и рынок труда, как правило нечувствительный к проблемам людей с семейными обязанностями.
В популярном воображении мать не должна быть «слишком молодой» или «слишком старой». «Хорошая мать» гетеросексуальна, состоит в браке, у нее отличные отношения с супругом, которые не мешают ей выполнять материнскую миссию. Дети «хороших матерей» здоровы и демонстрируют успехи раннего развития. Мать не должна выглядеть слишком сексуальной, но при этом женщины, не стремящиеся соответствовать глянцевым стандартам внешности, широко подвергаются остракизму. С одной стороны, от матерей ожидается полнейшая самоотдача и полное растворение в удовлетворении нужд других членов семьи. С другой стороны, сами женщины часто озвучивают желание дистанцироваться от стигматизирующего образа «мамаши, в засаленном халате, погрязшей в домашних хлопотах, не имеющей собственных интересов в жизни».
Разумеется, большинство женщин хотят дать лучшее своим детям, не забывая при этом о собственных потребностях. Проблема в том, что по мере роста требований к матерям общество не торопится уменьшать женскую двойную нагрузку. Ни времени в сутках, ни индивидуальных человеческих ресурсов не становится больше. При этом коммерческая, государственная либо семейная помощь в заботе доступна не каждой матери. Но в «нашей части света» эта проблема до сих пор не стала предметом широкой общественной дискуссии. Главной женской реализацией здесь неоспоримо видится материнство, вне зависимости от условий, в которых эта «обязанность» осуществляется. В результате нереалистичные стандарты материнской заботы порождают моральную панику «плохой матери» или чувство вины за несоответствие мифическому идеалу сверхчеловека.
Большинство женщин, растящих детей, с которыми я разговаривала, работая над этой книгой, выражали сожаление о том, что они «недостаточно хорошие матери». Мне кажется, многие из них искренне верили в это. Но некоторые, на мой взгляд, говорили так, чтобы оправдывать общественные ожидания, согласно которым мать должна постоянно испытывать чувство вины. Я называю комплекс ритуальных материнских практик «материнским перформансом», в результате осуществления которого отправительница заботы безошибочно распознается обществом как мать.
Материнские ритуалы важны для самих женщин, поскольку при помощи особых действий матери утверждают определенную позицию власти в семье, необходимую для принятия на себя ответственности за жизнь и благополучие детей. В главах 5 и 6 я буду подробно рассматривать эффекты определенных властных диспозиций, возникающих в условиях детоцентризма. Однако «материнский перформанс» также становится частью социального механизма, контролирующего материнскую работу. Кто угодно, сличая практики заботы конкретной женщины с воображаемым стандартом материнствования, может выносить публичные оценки «качеству материнской любви».
Разворачивая этот тезис в вышеуказанной статье, я обращалась к истории освобождения участниц группы «Пусси Райот» Надежды Толоконниковой и Марии Алёхиной из заключения. Журналистов/к, первыми получивших возможность задать политическим активисткам свои вопросы, а также блогеров/к, среди которых было немало известных людей, в первую очередь волновало, почему, выйдя на свободу, женщины не отправились к своим детям, но отложили воссоединение с семьями, чтобы вначале встретиться друг с другом. На мой взгляд, речь в данном случае шла вовсе не о благополучии детей Толоконниковой и Алехиной, о котором пеклась «общественность». Предметом беспокойства комментирующих событие был публичный имидж участниц нашумевшей акции. Точнее, свидетелей/ниц освобождения взволновало отсутствие ожидаемого «материнского перформанса». И эта реакция является симптомом некоторых общих процессов современности.
По утверждению ведущей мыслительницы в поле социологии эмоций Арли Рассел Хохшильд, традиционные женские функции матери и жены приобретают новую ценность в условиях неустойчивого, глобализирующегося мира, воплощая идею стабильности и надежности
[10]. Таким образом, ожидая от матерей непрерывной реализации «безусловной любви», общество проецирует на детей, которым якобы не хватает материнской любви, современные коллективные тревоги, связанные с непредсказуемостью ближайшего будущего. При этом дети в риторике, обвиняющей матерей в безответственности, не равны реальным индивидам. Дисциплинирующая фигура ребенка символизирует неясное, но «светлое» будущее, ради которого матерей обязывают жертвовать своими интересами. Как результат, обвинительный дискурс сводит системные проблемы к частным, назначая ответственными тех, кто и без того уязвим более остальных.
Материнская работа окружена многочисленными мифами, согласно главному из которых желание рожать и заботиться, а также навыки ухода за детьми встроены в женскую биологию. Еще десятилетие назад в русскоязычных медиа нередко можно было встретить публикации, приписывающие женщинам, отказывающимся от материнства, «психические расстройства» и «диагностирующие» у них «генетические отклонения». Однако с массовым выходом женщин на рынок труда, развитием городского образа жизни и распространением контрацепции рождаемость снижается во всем мире. Массовое сокращение рождаемости свидетельствует о том, что репродуктивное поведение определяется не только биологическим фактором, но и способом организации общественной структуры.
