Глава 6
«Жизнь без боли»: детская психологическая травма как продукт
В этой главе я бы хотела вновь поговорить о материнской любви. Точнее, о политических значениях, которыми наделяются определенные эмоции, возникающие в условиях некоторых общественных трансформаций. Я буду размышлять об аффектах специфических отношений власти, возникающих в культуре асимметричной родительской заботы и детоцентризма. Меня будет интересовать, как текущая общественная структура, формируя гендерные режимы семейного взаимодействия, создает условия для возникновения определенных эмоциональных переживаний.
В фокусе моего внимания также окажутся репрессивные политики в отношении чувств, действующие в патриархатной системе убеждений. Я буду рассуждать о том, как и почему в наше время демонстрация некоторых эмоций в контексте детско-родительских отношений признается необходимой, в то время как другие чувства и опыт, связанный с ними, подвергаются замалчиванию. Я намереваюсь проследить, как распространение популярной психологии и психотерапии в постсоветский период, привнося новое знание о личности, создает новые эмоциональные потребности. Моей целью будет выяснить, каковы причины и последствия политики «психологизации» отношений между матерями и детьми, разворачивающейся с середины прошлого века и принимающей в наши дни беспрецедентный размах.
Кроме того, я предлагаю навести объектив на возникшую вместе с рынком психологического консультирования риторику эмоциональной (без)опасности ребенка, обвиняющую матерей в гиперопеке или «слишком сильной любви». Параллельно мне кажется важным коснуться практик переосмысления опыта советского детства в неолиберальных терминах и конструирования новых эмоциональных потребностей «задним числом», результатом чего является утверждение дискурса, обвиняющего советских матерей в «дефиците выражения любви».
Центральный тезис, который я далее попытаюсь обосновать, состоит в том, что в начале XXI века социальная роль матери оказывается зажатой между двумя репрессивными институтами. С одной стороны, постсоветские государства, сокращая свое участие в обеспечении благосостоянии населения, натурализируют семейный труд посредством императива «главного женского предназначения», исключая его из традиционной экономики. С другой стороны, моральная паника по поводу детской психологической травмы, являясь стратегией бизнеса консультирования, переводит напряжение между новыми стандартами ухода за детьми и нарастающей соревновательностью на рынке труда из разряда структурных проблем в область индивидуальной ответственности женщины. В своих рассуждениях я буду опираться на теоретическую рамку, разработанную в области социологии эмоций, автоэтнографический материал, анализ интервью с моими информантками и медиаконтент, использующий понятия «материнской любви» и «детской психологической травмы».
Эмоции и общественная структура
Начну с того, что известная нам эмоциональная архитектура, характерная для детоцентристской культуры, начинает складываться ко второй половине XX века. Ее структурными причинами являются последствия второго демографического перехода. Рост брачного возраста увеличивает срок пребывания детей в родительской семье, сокращение рождаемости и растущая продолжительность жизни способствуют формированию особого чувственного климата между меньшим количеством сиблингов и родителями. Дети и родители (в большей степени матери) оказываются в условиях, «вынуждающих» их интенсивнее интересоваться друг другом
[287].
Новое эмоциональное взаимодействие между поколениями имеет сложный характер. Завышенные стандарты материнской заботы, асимметрия ответственности за поддержание жизнедеятельности, общественный институт материнства, осуществляющий контроль над практиками ухода, становятся условиями для переживания противоречивых чувств, связанных с воспитанием, — сосуществующих в родительском опыте «любви» и «ненависти»
[288]. Изучая этот феномен в книге «Разорванные надвое», британская психоаналитик Розика Паркер объясняет
[289], что в современных обществах «двойственность материнских чувств» является «страшным секретом». Большинство матерей предпочитает держать свои переживания в тайне, опасаясь, что спонтанное желание освободиться от бремени родительских обязанностей приравнивается чуть ли не к детоубийству.
Проблема в том, что рутина ухода за детьми редко описывается как неоднородный опыт, в котором удовольствия сменяются усталостью, раздражением и сомнениями в себе. При этом дети отнюдь не всегда благодарны и доброжелательны в отношении тех, кто о них заботится. Таким образом, материнская работа в детоцентристской культуре вынуждает матерей балансировать между двумя импульсами: стремлением поддерживать крепкую связь с ребенком и желанием ослабить ее, — считает Паркер. Кроме того, в парадигме интенсивного ухода материнские переживания и выражение чувств регулируются многочисленными экспертными институтами. Современный стандарт «хорошей матери» предполагает особую форму выражения материнской любви. С одной стороны, любить ребенка не рекомендуется «слишком сильно». Популярная медиариторика обвиняет матерей в гиперопеке, объясняя, что избыток материнской власти травмирует детскую психику. Однако ребенка не рекомендуется любить и «слишком отстраненно». Сдержанность материнских чувств также описывается как источник детских психологических травм. Миф о возможности некоего «баланса любви», по мнению Паркер, вселяет в современных матерей печали и тревоги.
Помимо всего прочего, феномен «двойственности чувств» связан и со сложной структурой власти в детоцентристской семье. В наши дни рост социального возраста детства способствует тому, что без поддержки взрослых ребенок не может выживать все дольше. Текущая педагогическая парадигма, опираясь на положения о незрелости и особой хрупкости детей, подразумевает необходимость заботы и контроля. Ответственность взрослых формирует один тип семейной иерархии — во главе с родителями.
Но в детоцентристской культуре понимание нужд ребенка расширяется, интересы взрослых отходят на второй план по отношению к приоритету потребностей ребенка. Многочисленные общественные институты, выступая от имени детей, контролируют соблюдение их интересов. Конструирование новой детской субъектности формирует противоположный принцип организации семейной иерархии — во главе с детьми. В новой культуре заботы родители и дети постоянно получают дисциплинирующие сообщения о приемлемом поведении, в соответствии с семейными ролями. В частности, в наши дни широко распространены идеи несовместимости родительствования и злоупотребления алкоголем. «Хорошие родители» также не должны курить, вести «аморальный», «нездоровый» образ жизни. Так, в парадигме интенсивной заботы дети не только воспитываются, но и принимают участие в воспитании родителей
[290].
