— Я очень рад, что так или иначе вы получили о ней известие, и, надеюсь, теперь уж не будет никаких проволочек.
— Я должна получить ее завтра. Но как, по-вашему, ее доставят? Не в фургоне или в двуколке. Нет, нет! Ничего такого здесь нанять невозможно. С таким же успехом я могла спросить носильщиков или ручную тележку.
— Я думаю, в разгар позднего сенокоса нелегко нанять лошадь и повозку?
— Я изумилась, узнав, какое это вызвало недовольство. Мне казалось, здесь сколько угодно лошадей и повозок, и я велела своей горничной с кем-нибудь сговориться; ведь стоит мне выглянуть в окошко из моей туалетной, и я вижу Деревенский двор, а гуляю в аллее — непременно пройду мимо другого двора, вот я и подумала, стоит спросить — и повозка к твоим услугам, и еще жалела, что не всем смогу предоставить такой выгодный случай. Вообразите же мое удивленье, когда оказалось, что просьба моя самая неразумная и невозможная на свете, что я провинилась перед всеми арендаторами, всеми работниками, перед самим сеном во всем приходе. А уж что до управляющего доктора Гранта, я чувствую, от него мне надобно держаться подальше. И даже мой брат, который вообще сама доброта, когда узнал, что я затеяла, посмотрел на меня довольно хмуро.
— От вас нельзя было ожидать, чтоб вы подумали об этом заранее, но теперь, когда вы уже задумались, вы должны понять, как важно убрать сено. Должно быть, нанять повозку в любое время не так легко, как вы полагаете, у наших арендаторов не в обычае отдавать их на сторону, а в страду им, верно, никак не обойтись без лошади.
— Со временем я пойму все ваши порядки. Но я приехала сюда с бесспорным лондонским правилом, что за деньги можно получить все, и поначалу была несколько смущена стойкой независимостью здешних обычаев. Однако же завтра арфу мне привезут. Генри само добросердечие, и он предложил привезти ее в своем ландо. Не правда ли, она будет доставлена с почетом?
Эдмунд сказал, что арфа — его любимый инструмент и он надеется, что в скором времени ему позволят ее послушать. Фанни вовсе никогда не слышала арфу и тоже очень хотела послушать.
— Я буду счастлива поиграть вам обоим, — отвечала мисс Крофорд, — по крайней мере столько, сколько вы пожелаете слушать, возможно, даже много больше — ведь я сама горячо люблю музыку, а когда слушатели от природы наделены тонким вкусом, исполнителю много приятней. Пожалуйста, мистер Бертрам, если вы пишете своему брату, прошу вас заверить его, что моя арфа прибывает, он столько слышал, как я по ней тоскую. И если вам не трудно, можете сказать, что из состраданья к его чувствам я приготовлю к его возвращению самые грустные пиесы, ибо я знаю, что его лошадь потерпит пораженье.
— Если буду писать, скажу все, что вы пожелаете; но пока я не предвижу такого случая.
— Да нет, вероятно, даже если б он уехал на год, будь ваша воля, ни вы бы ему, ни он вам ни разу не написали. Предвидеть такой случай поистине невозможно. Что за странные создания братья! Пока не возникнет самая настоятельная необходимость, вы нипочем не напишете друг другу; а когда вам все-таки приходится взять в руки перо, чтобы сказать, что такая-то лошадь заболела или такой-то родственник умер, вы стараетесь обойтись самым малым числом слов. У вас у всех одна манера письма. Я прекрасно ее знаю. Вот Генри во всем остальном самый образцовый брат, он любит меня, советуется со мною, доверяет мне и готов разговаривать со мною часами, и однако, он ни разу не написал мне более одной странички, а часто всего лишь — «Дорогая Мэри, я только что приехал. В Бате, кажется, полно народу, и все здесь как обыкновенно. Искренне твой». Такова чисто мужская манера, таков законченный образец братского письма.
— Когда они вдали от всей семьи, они пишут и длинные письма, — сказала Фанни, зардевшись при мысли об Уильяме.
— У мисс Прайс брат в море, — сказал Эдмунд, — он безупречный корреспондент, и это внушает ей мысль, что вы чересчур сурово о нас судите.
— В море, вот как?.. Конечно, в военном флоте?
Фанни предпочла бы, чтобы историю Уильяма поведал Эдмунд; но его решительное молчание вынудило ее самое рассказать о положении брата; говоря о его профессии и о чужеземных городах и странах, где он побывал, она оживилась, но стоило ей помянуть, сколько лет прошло с той поры, как он покинул родные края, и в глазах у ней заблестели слезы. Мисс Крофорд любезно пожелала ему скорейшего продвижения по службе.
— Вы ничего не знаете о капитане моего кузена? — спросил Эдмунд. — Капитан Маршалл?
Сколько я понимаю, у вас широкое знакомство среди морских офицеров?
— Достаточно широкое среди адмиралов, но среди младших офицеров мы мало кого знаем, — сказала она надменно. — Капитаны, должно быть, превосходные люди, но они не нашего круга. Я могу много порассказать о разных адмиралах, и о них самих, и об их флагманских кораблях, и о том, У кого какое жалованье, и об их мелких ссорах и зависти. Но вообще могу вас заверить, что их всех обходят по службе и со всеми очень скверно обращаются. Жизнь в доме дяди, конечно же, свела меня с кругом адмиралов. Я много видела и контр-адмиралов и вице-адмиралов.
Эдмунд вновь стал серьезен и ответил только:
— Это благородная профессия.
— Да, профессия неплохая, но при двух условиях: если она дает возможность разбогатеть и если человек умеет не сорить деньгами. Иными словами, она не из любимых моих профессий. Мне она никогда не была по сердцу.
Эдмунд опять заговорил об арфе и о том, с какой радостью он предвкушает возможность услышать игру мисс Крофорд.
Меж тем остальные все еще рассуждали о переустройстве парка; и миссис Грант не могла не обратиться к брату, хоть и отвлекла этим его внимание от мисс Джулии Бертрам.
— Генри, дорогой, а тебе нечего сказать? Ты ведь сам занимался переустройством, и, сколько я слышала, Эврингем может соперничать с лучшими усадьбами Англии. Его природные красоты несравненны. Мне и прежде казалось, Эврингем само совершенство: там такие волнистые земли и такие леса! Чего бы я не отдала, чтобы вновь его увидеть!
— Мне чрезвычайно приятно твое лестное мнение о нем, — отвечал Генри. — Но, боюсь, ты несколько разочаруешься. Он не будет соответствовать твоим нынешним вкусам. Там и земли-то всего ничего… Ты удивишься, как он мал, а что до переустройства, там почти ничего нельзя было сделать, сущие пустяки… Я предпочел бы заниматься этим куда долее.
— Вы любите подобные занятия? — спросила Джулия.
— Безмерно. Но при столь благоприятном ландшафте, когда даже самому неопытному глазу было заметно, что там оставалось сделать совсем немногое, и при вытекающих из этого моих намерениях Эврингем стал таким, каков он теперь, уже через три месяца после того, как я вступил в совершеннолетие. План переустройства возник у меня еще в Вестминстере, кое-что я, пожалуй, изменил, будучи в Кембридже, и двадцати одного года привел его в исполнение. Я склонен завидовать мистеру Рашуоту, у него впереди столько радости. А радость, которая предстояла мне, я вкусил в один краткий миг.
