Так возникла эта своего рода дружба, завязавшаяся в первые две недели после отъезда сестер Бертрам, дружба, вызванная главным образом тоскою мисс Крофорд по чему-то новому и почти не задевшая чувств Фанни. Фанни заходила к ней каждые два-три дня; ее словно околдовали: если она не шла к мисс Крофорд, ей становилось не по себе, и однако, она не питала любви к этой молодой особе, думала по-иному, чем та, не чувствовала признательности за то, что ее общества искали именно теперь, когда никого другого не осталось; и не получала удовольствия от разговора мисс Крофорд, разве что изредка он ее развлекал, да и то зачастую вопреки ее рассудку, ибо это все были шутки, задевающие людей, или темы, к которым, по ее мненью, следовало относиться с уважением. Однако она приходила, и в непривычно погожие для этого времени года дни они полчасика за полчасиком прохаживались по аллеям, которые миссис Грант обсадила кустарником; иной раз даже осмеливались посидеть на какой-нибудь лавочке под наполовину облетевшими ветвями и оставались там, бывало, до тех пор, пока вдруг налетевший холодный ветер, срывая последние желтые листья, не заглушал тихие восторги Фанни по поводу услад столь неторопливо отступающей осени, и тогда они вскакивали и опять принимались ходить, чтоб согреться.
— Какая прелесть… ну какая же прелесть, — говорила Фанни, оглядываясь по сторонам, когда однажды они вот так сидели вдвоем. — Всякий раз, когда я попадаю в эту аллею, меня поражает, как она выросла и как хороша. Три года назад это была всего лишь неприхотливая зеленая изгородь вдоль поля, и никто ее не замечал, никто не думал, что она когда-нибудь порадует глаз, а теперь ее обратили в аллею, и даже трудно сказать, чем она всего дороже — своею пользою или красотою; и, пожалуй, еще через три года мы забудем, почти забудем, что тут было прежде. Как поразительны, просто поразительны свершения времени и перемены в душе человеческой! — И, следуя за ходом своих мыслей, она немного спустя прибавила: — Если какую-то из наших способностей можно счесть поразительней остальных, я назвала бы память. В ее могуществе, провалах, изменчивости есть, по-моему, что-то куда более откровенно непостижимое, чем в любом из прочих наших даров. Память иногда такая цепкая, услужливая, послушная, а иной раз такая путаная и слабая, а еще в другую пору такая деспотическая, нам неподвластная! Мы, конечно, во всех отношениях чудо, но, право же, наша способность вспоминать и забывать мне кажется уж вовсе непонятной.
Мисс Крофорд, которая слушала ее невнимательно и равнодушно, нечего было сказать, и, заметив это, Фанни вновь обратилась мыслями к тому, что, как ей казалось, могло ту заинтересовать.
— Может быть, мои похвалы неуместны, но я восхищена вкусом миссис Грант, который виден здесь во всем. В расположении аллеи такая приятная для глаз неприхотливость!.. никаких особых претензий!
— Да, — небрежно ответила мисс Крофорд, — для такого места это как раз то, что надо. Здесь не ждешь ничего грандиозного… и, между нами говоря, пока я не приехала в Мэнсфилд, я даже не представляла, что сельскому священнику может прийти в голову затеять такие посадки или что-нибудь в этом роде.
— Я рада, что так разрослись вечнозеленые кустарники! — сказала в ответ Фанни. — Садовник моего дядюшки всегда говорит, что тут земля лучше, чем у него, и это видно по тому, как растут лавры и вообще вечнозеленые. Вечнозеленые! Как прекрасна, как желанна, как удивительна вечная зелень! Если подумать, до чего поразительно разнообразие природы! Мы ведь знаем, что в некоторых странах множество деревьев, которые роняют листья, но все равно изумляешься, что на одной и той же почве, под одним и тем же солнцем появляются растения, которые разнятся друг от друга в том, что составляет основу и закон их существования. Вы подумаете, что я неумеренно восхищаюсь, но, когда я выхожу под открытое небо, особенно когда сижу под открытым небом, меня тянет к таким вот размышлениям. Стоит кинуть взгляд на самое заурядное творение природы, и сразу находишь пищу для игры воображения,
— По правде говоря, я вроде того знаменитого дожа при дворе Людовика XIV, — отвечала мисс Крофорд. — И знаете, на мой взгляд, самое поразительное в этой аллее, что я сама в ней очутилась. Скажи мне кто-нибудь год назад, что здесь будет мой дом, что мне доведется жить здесь месяц за месяцем, я нипочем бы не поверила! А я здесь уже чуть не пять месяцев! И притом самых спокойных пять месяцев за всю мою жизнь.
— Должно быть, для вас чересчур спокойных.
— Теоретически я бы и сама так думала, но, — и глаза у ней заблестели, — на поверку оказывается, что никогда еще не было у меня такого счастливого лета, — и продолжала задумчивей, понизив голос: — Но ведь, как знать, к чему это может привести.
У Фанни забилось сердце, у ней уже не было больше сил гадать и искать подтверждения своим догадкам. Мисс Крофорд, однако ж, вновь оживившись, вскоре продолжала:
— Оказывается, я куда лучше, чем могла себе представить, примирилась с деревенским существованьем. Мне даже кажется, что при определенных обстоятельствах проводить в деревне половину года очень приятно. Со вкусом обставленный, не слишком большой дом — средоточие семейных связей, постоянные встречи в тесном кругу, к твоим услугам самое избранное общество, которое смотрит на тебя с почтительностью даже большей, чем на тех, кто состоятельней, а после разных веселых развлечений тебе предстоит не что-нибудь, a tete-a-tete с человеком, который тебе милей всех на свете. В этой картине нет ничего страшного, не правда ли, мисс Прайс? Когда у тебя такой дом, даже новоиспеченной миссис Рашуот можно не завидовать.
— Завидовать миссис Рашуот! — только и рискнула сказать Фанни.
— Полно, полно, с нашей стороны было бы не слишком красиво строго судить миссис Рашуот, я предвкушаю, что мы будем обязаны ей великим множеством веселых, блистательных, счастливых часов. Я думаю, в следующем году всем нам предстоит часто бывать в Созертоне. Такой брак, как у мисс Бертрам, — истинное благо для всего общества, ведь супруга мистера Рашуота будет почитать самым большим удовольствием обставить дом и задавать самые блестящие балы.
Фанни молчала, и мисс Крофорд снова задумалась, но через несколько минут вдруг подняла голову и воскликнула:
— А вот и он! — То был, однако ж, не Рашуот, но Эдмунд, который направлялся к ним вместе с миссис Грант. — Моя сестра и мистер Бертрам… Я так рада, что ваш старший кузен уехал и теперь его опять можно называть просто мистер Бертрам. Обращение «мистер Эдмунд Бертрам» звучит так чинно, так жалостливо, так подчеркнуто относится именно к младшему брату, что я терпеть его не могу.
— Как по-разному мы чувствуем! — воскликнула Фанни. — Для меня мистер Бертрам звучит холодно, бессмысленно, в нем совсем нет тепла и выразительности! Оно говорит единственно о том, что обращаешься к джентльмену, вот и все. А в имени Эдмунд есть благородство. Это имя героическое и прославленное — имя королей, принцев, рыцарей. От него будто исходит дух доблестного великодушия и нежной привязанности.
— Я признаю, что само по себе оно хорошо, и лорд Эдмунд или сэр Эдмунд звучит восхитительно; но погребите его под ледяным, все уничтожающим «мистер» — и «мистер Эдмунд» это не более, чем «мистер Джон» или «мистер Томас». Что ж, присоединимся к ним, и тогда придется выслушать вполовину меньше упреков за то, что мы сидим на воздухе в такую холодную пору.
