И еще Эдмунд: провести без него два месяца (а возможно, ей позволят остаться и на три) — это должно быть благо. На расстоянии, недоступном его взглядам, его доброте, не придется ежечасно, мучительно сознавать, что у него на сердце, всеми силами уклоняться от его признаний, и тогда она сумеет образумиться, обрести подобающее равновесие; тогда от мысли, что он в Лондоне устраивает свои дела, она не будет чувствовать себя несчастной. Что трудно вынести в Мэнсфилде, должно стать меньшим злом в Портсмуте.
Фанни только и огорчало сомнение, легко ли будет обойтись без нее тетушке Бертрам. Никому другому от нее нет пользы, но вот тетушке, пожалуй, так ее будет не хватать, что об этом и думать не хочется; уладить это сэру Томасу будет, конечно же, всего трудней, а никому другому и вовсе не под силу. Но он хозяин Мэнсфилд-парка. Когда он действительно почитал что-то нужным, ему неизменно удавалось это осуществить; и теперь он долго разговаривал с леди Бертрам, объясняя ей необходимость этой поездки, толковал о том, что это Фаннин долг — иногда видеться со своей семьей, и в конце концов уговорил жену отпустить ее; однако же леди Бертрам согласилась не из убежденья, а скорее из покорности, убедить ее удалось разве только в том, что сэр Томас почитает эту поездку необходимой, а значит, и она должна так думать. В тиши своей туалетной, беспристрастно об этом размышляя, не настраиваемая его рассужденьями, она вовсе не соглашалась, что Фанни надобно хоть изредка бывать подле отца с матерью, ведь они так долго обходились без дочери, а вот ей, леди Бертрам, племянница столь необходима. А касательно того, что без Фанни прекрасно можно обойтись, в чем ее пыталась убедить миссис Норрис, она положила, и очень решительно, ничего подобного не признавать.
Сэр Томас взывал к ее разуму, совести и достоинству. Он называл это жертвой и ждал, что при своей доброте и самообладании она принесет эту жертву. А миссис Норрис хотела ее убедить, что без Фанни можно прекрасно обойтись. Ведь она сама готова посвятить сестре все свое время, если та пожелает, и, коротко говоря, ничуть Фанни не нужна и вовсе не будет ее недоставать.
— Возможно, сестра, — только и ответила леди Бертрам. — Я думаю, ты совершенно права, но мне, без сомненья, будет очень ее недоставать.
Теперь надобно было снестись с Портсмутом. Фанни написала о своем желании приехать, и ответ матери, хотя и короткий, был столь ласковый, и несколько бесхитростных строк выражали столь естественную материнскую радость от возможности вновь увидеть свое дитя, что подтвердили все надежды Фанни на счастье встречи с матерью, убедили ее, что в «маменьке», прежде не питавшей к ней особой нежности, а в этом скорей всего она же сама была виновата или сама себе это внушила, она теперь найдет сердечного и любящего друга. Пожалуй, она охладила материнскую любовь своей беспомощностью и дурным, капризным нравом или же была неразумна, желала получить ее больше, чем может достаться на долю каждого, когда детей так много. Теперь, когда она лучше умеет быть полезной и терпеливой и когда мать уже не занята непрестанными хлопотами, неизбежными в доме, полном малых детей, и у ней будет довольно досуга и охоты к уюту и покою, и между ними скоро непременно возникнет та близость, какая должна быть между матерью и дочерью.
Уильям почти так же радовался этому плану, как его сестра. Ее присутствие дома до той самой минуты, когда он уйдет в море, будет для него величайшим удовольствием, а может статься, она пробудет там до его возвращенья из первого его крейсерства! И еще ему очень хотелось, чтобы она увидела его корабль до того, как тот покинет гавань («Дрозд» был поистине самый красивый шлюп в военно-морском флоте). И кроме всего, он жаждал показать ей кое-какие нововведения на верфи.
Он без колебаний прибавил, что ее приезд домой послужит к величайшему благу всех и каждого в семействе.
— Сам не знаю, как это получается, — сказал он, — но, похоже, в отцовском доме нам недостает иных милых твоих обыкновений и упорядоченности. Там всегда неразбериха. Я уверен, ты все переменишь к лучшему. Ты расскажешь маменьке, как всему надлежит быть, и очень будешь полезна Сьюзен, и станешь заниматься с Бетси, и сумеешь снискать любовь и послушание мальчиков. Какой ты внесешь в семью порядок и уют!
К тому времени, когда пришел ответ миссис Прайс, им оставалось провести в Мансфилде считанные дни; и в один из этих дней молодые путешественники несколько времени были в немалой тревоге касательно своей поездки, оттого что, едва стали обсуждать, каким образом они поедут, и тетушка Норрис поняла, что все ее попытки сберечь деньги зятя оказались напрасны и, вопреки ее желанию и намекам, чтоб дорога Фанни обошлась подешевле, они поедут на почтовых, едва она увидела, как сэр Томас дает для этого деньги Уильяму, ее осенила идея, что в карете есть место для третьего пассажира, и она вдруг возжаждала поехать с ними — поехать и повидаться со своей дорогой бедняжкой сестрой Прайс. Она объявила об этом своем намерении. Надобно признать, говорила она, что она очень даже не прочь отправиться с молодежью; такая это для нее будет милость, ведь она не видалась со своей дорогой бедняжкой сестрой Прайс двадцать лет; и с помощью спутницы постарше молодежи будет легче управляться в путешествии; и как тут не подумаешь, что дорогая бедняжка сестра Прайс будет думать, как же дурно она, миссис Норрис, поступила, не воспользовавшись таким случаем.
От одной мысли, что тетушка Норрис будет их спутницей, Уильям и Фанни пришли в ужас. Весь уют предстоящего им уютного путешествия был бы загублен. Горестно смотрели они друг на друга. Часа два длилась неопределенность. Никто не вмешивался — не поддержал и не разубеждал тетушку Норрис. Ей предоставили все решить самой; к безмерной радости ее племянника и племянницы, она вдруг вспомнила, что сейчас в Мэнсфилд-парке без нее никак не обойтись: ведь она слишком нужна сэру Томасу и леди Бертрам и потому не может позволить себе оставить их даже на неделю, а значит, надобно пожертвовать всяким иным удовольствием ради удовольствия быть им полезной, — на том дело и кончилось.
В действительности же она спохватилась, что, хотя в Портсмут ее доставят задаром, на обратный путь хочешь не хочешь придется раскошелиться самой. Итак, ее дорогую бедняжку сестру Прайс ждет глубокое разочарование оттого, что миссис Норрис упускает столь удобный случай; и, видно, предстоят еще двадцать лет разлуки.
Отъезд Фанни, эта ее поездка в Портсмут отразились и на планах Эдмунда. Ему, как и его тетушке, пришлось принести себя в жертву Мэнсфилд-парку. Он собирался примерно в эту пору поехать в Лондон, но нельзя же оставить отца и мать как раз тогда, когда им и без того неуютно, потому что их оставили все, в ком они всего более нуждаются; и сделав над собой усилие, что далось ему не без труда, но чем он не возгордился, он еще на неделю-другую отложил поездку, которую предвкушал в надежде, что благодаря ей навсегда обретет счастье.
Он сказал об этом Фанни. Она знала уже так много, пусть же узнает все. Такова была суть еще одной доверительной беседы о мисс Крофорд, и эта беседа подействовала на Фанни тем сильней, что она чувствовала: в последний раз они говорят о мисс Крофорд более или менее свободно. После еще один только раз Эдмунд о ней упомянул. Вечером леди Бертрам наказывала племяннице, чтоб та написала скоро по приезде и писала бы часто, и сама обещала исправно отвечать; а Эдмунд улучил минутку и шепнул:
