— Вот в натуре.
Он не торопился, со вкусом докурил сигарету, бросил бычок в трещину и медленно пошел вдоль нее, время от времени смачно сплевывая.
— Ну, валет и валет по жизни, — ворчал Андрей. — Угораздило.
Никитина он увидел внизу, у самой скалы. Там трещина была не такая глубокая, и руки человека почти что доставали до края, но срывались, и он падал, снова поднимался и тянулся, сбивая пальцы.
— Слушай, мудак, а свалиться там тебе помешало чувство долга? — Андрей наклонился, закрывая собой солнце. — Обязательно было сюда тащиться?
— Дай руку.
— Это в приказном порядке, что ли?
— Тогда убирайся, сволочь!
— Это кто здесь сволочь? Ты, типа, того, следи за базаром. Я не подписывался вытаскивать тебя.
— Уйди.
— Ты тут мне вола не вправляй.
— Уйди, бандитская морда, чтобы я тебя не видел.
— Да я болт на тебя положил.
В ярости став слепым, Никитин рванулся вверх, подпрыгнул, схватился за каменный выступ, стал подтягиваться. Израненные руки его тряслись от напряжения, лицо исказилось и заблестело от пота. Он почти что навалился на выступ грудью, когда что-то с ним случилось: лицо помертвело, руки ослабли, и с хриплым стоном он сорвался вниз.
Андрей машинально подался за ним, присел и заглянул в трещину. Никитин лежал там на боку, безвольно обмякнув.
— Эй, — неуверенно позвал Андрей. — Эй! Мент! Ты живой? Или хвост откинул?
Он тут же вскочил и стал нервно озираться; увидел в стороне растущее дерево и бросился к нему.
Никитин очнулся от холода. Смеркалось. Он лежал, вытянувшись. Холод пробирал снизу, со спины, лез за расстегнутый воротник, за пазуху, везде. Только голове и плечам было тепло и спокойно. Зеленеющее небо нависало над ним, и в самом его центре бледно светила, словно таяла, луна. Ниже остро выступали горные вершины, полные снега. Горы, скалы и редкие деревья, все это спускалось, огибало и обхватывало тот небольшой мирок, в котором нашло пристанище его разбитое тело. И рядом, почти касаясь Никитина, сидел человек. Его худощавую спину и широкие плечи обтягивала джинсовая рубашка, темные волосы были коротко подстрижены.
Никитин хотел заговорить, обратить на себя внимание. Он слегка шевельнулся. Стон от резкой боли помимо воли вырвался из его груди. Человек тут же обернулся.
— Коренев!
— Ожил? Добрый вечер.
Никитин сцепил зубы и хотел снова шевельнуться, но резкая боль заставила его бессильно застыть.
— Что со мной?
— Поломана нога. Я привязал ее к палке. На большее не рассчитывай, я не костоправ.
— Спасибо.
— Да ладно. У нас с тобой непруха на двоих.
И тут только Никитин увидел в руках у Андрея глянцевый прямоугольник. Взглянув на этот прямоугольник еще раз, Андрей небрежно бросил его на грудь лежавшего, и Никитин, взяв его, приподнял, поднося к глазам и к уходящему свету. Это была фотография, которую он захватил из дома. Их снимал сосед на цифровой фотоаппарат, снимок вышел четким и качественным. Они стояли в три ряда — сначала дети: Маша, Андрюша и Ира, потом он и Ольга, а позади всех — Олег, самый высокий: он стоял, обняв единственной рукой Никитина.
«Семья Никитиных — Коренева», — подписал тогда Олег. Никитин, с трудом шевелясь, начал прятать снимок во внутренний карман пиджака, нащупал там свой бумажник, где раньше лежал этот снимок, удивленно взглянул на Андрея, вытащил бумажник и медленно вложил туда фотографию.
— Все на месте, — безо всякого выражения сказал Андрей. — Можешь проверить.
Он смотрел на Никитина, и взгляд его в надвигающихся сумерках казался туманным.
— Значит: семья Никитиных тире Коренева, — продолжил он грустно.
— Так получилось, Андрей.
Тот молча кивнул.
— Ты же сам сказал, что Ольга не обязана тебя ждать.
Андрей опять промолчал, продолжая кивать.
— Ты, конечно же, можешь сделать со мной, что угодно…
— Ё-моё. Да что я, по-твоему, ливерку тебе выну, что ли? Понимаешь, Ольга… она никогда, по сути, не была моей женой. Она была женой Витьки Дягина. Вот так. А меня, наверное, просто жалела, не знаю. Эх, мужик, влип я конкретно. Честно, жизнь моя: жужжало с погоняло, — Андрей резко встал на ноги, тряхнул головой и тут же беззаботно потянулся. — Поднимайся, кент. Мазурик не мазурик, а топай своими ногами.
Никитин сел, стараясь сдержать стон. Так, сидя, он стал ощупывать ноги: обе распухли, одна была привязана к двум ровным палкам.
Андрей поднял с земли новый костыль, вырезанный из толстого сука и протянул ему:
— Держи.
Никитин протянул руку и сжал палку, а Андрей тем временем наклонился ниже, поднял с земли свернутую в комок черную куртку и встряхнул, выпрямляясь и небрежно накидывая ее на плечи.
— Ты застегнись, братан, — сказал он, вдевая руки в широкие рукава. — А то холод до костей проберет.
Никитин не обратил на это внимание. Он весь напрягся, сцепил зубы, пытаясь встать. Делал он это осторожно, но все равно острая костная боль опрокинула его назад на камни и прошибла холодным потом. Андрей склонился над ним.
— Держи костыль, — сказал он и протянул руки, сжимая его под мышки. — Вот подфартило, без обеих ног остался.
Никитин повис, обхватив обеими руками крепкие плечи. Андрей чуть качнулся под тяжестью, но выпрямился, озираясь.
— Ты, братан, вот что, давай-ка на палку тоже опирайся. Не все же мне тащить.
Никитин вздохнул поглубже, отвел от Андрея правую руку с костылем и сунул его рогатину под мышку. Костная адская боль начиналась где-то в затылке и кончалась в распухших, горящих пятках. Но он стоял, стоял на переломанных искалеченных ногах и вокруг даже не было снега, чтобы заморозить и отнять их, как у Алексея Маресьева.
Андрей терпеливо ждал, весь напрягшись.
— Сейчас, — с усилием расцепил зубы Никитин. — Сейчас… Я пойду… Надо идти…
— Это в точку, — Андрей покачнулся. — Двинулись, что ли? Ты как?
— Давай.
И Андрей, обхватив его под мышки и перебросив левую руку через плечо, сделал первый шаг. Никитин покачнулся, навалился на него, на костыль, перебросил тяжесть тела и переступил ногами, не чувствуя ничего, кроме боли, дикой, разрывающей боли и ужаса перед следующим шагом.
— Путем? — спросил Андрей, поворачивая к нему голову.
— Да, — Никитин выдохнул это вместе со стоном, с воплем, с плачем, но короткое слово прозвучало глухо и слабо.
— Держись, братан.
И они пошли.
Боль не притупилась, к ней не привыкнешь, просто надо было идти. И Никитин шел, почти без сознания, без памяти и без смысла. Он двигался сквозь красную ночь и боль, и давно бы упал и умер, если бы не Андрей. Железные руки держали его, и ему хотелось избавиться от их объятия, лечь и уплыть в горячую боль одному.
