Однажды ведь он уже выбросил его из вертолета. Хорошо еще, что не пристрелил напоследок. Никитин посмотрел на синее до рези в глазах небо, на сизые низкие облака, далекие белые вершины, вздохнул, подтянулся и стал медленно вылезать. Высунувшись по пояс, он сел, схватившись за нависший камень, обнял его, повис и стал медленно вытягивать ноги. Боль, тупая и дергающая, усилилась, но он продвигался упорно.
Андрей появился из-за уступа, таща за собой длинный ствол с завядшей редкой верхушкой.
— Черт! — он бросил дерево и закричал: — Костя! Не смей!
Но Никитин не слышал, в голове его горело и гудело, лицо стало багровым.
— Не двигайся!
Никитин сделал еще одно, последнее движение и рухнул вниз. И Андрей, стремглав сорвавшись с места, бросился к нему.
…Жар и боль, боль и жар. Было тяжело дышать, тело то тряслось от холода, то задыхалось. Никитин бессознательно метался, кричал, рвался и дрожал. И смутно чувствовал, как его держат чьи-то руки, пытаясь облегчить боль. Он рвался, ему было тесно, душно. Жар окутывал его, он задыхался и медленно угасал.
Глаза Никитин открыл, когда солнце зависло над горной грядой. Мир подёрнули сумерки то ли заката, то ли рассвета. Никитин вздохнул, повернул голову и увидел, что находится у подножия скалы, в каком-то странном полусидящем положении, с ногами, покоящимися на бурой увядшей траве. Руки Андрея крепко обнимали его плечи, тесно прижимая к себе. Сам Коренев спал сидя, прислонившись спиной к камню и держа на груди голову друга. Разбитое, заросшее щетиной, лицо его было спокойным и расслабленным.
Никитин слегка шевельнулся, и Андрей от этого движения открыл глаза, вскинул голову и весь напрягся.
— Доброе утро, — проговорил он, сдерживая зевок. И его живые карие глаза внимательно и тревожно посмотрели в голубые, воспаленные, мутные от жара глаза Никитина. — Как ты?
— Живой.
— Здорово же ты меня напугал. Зачем ты прыгнул-то, скажи мне на милость?
— Я думал, что ты бросил меня.
— Вот чумной.
И Андрей крепко обнял его за плечи, прижимаясь лбом к пылающему виску.
— Какой ты горячий. Как печка. Не змея тебя все же цапнула?
— Кажется — нет. Укус бы распух.
— Да ты и так весь распухший, как бревно.
Андрей осторожно, за плечи, положил его на траву, поправил на его груди летную куртку, подтягивая молнию выше, к подбородку и поднялся.
— Вот что, Костян, давай, собирайся с силами, надо двигаться дальше.
— Где мы? — с жаром выдохнул Никитин, и сам почувствовал свое горячее дыхание.
— А черт его знает. Либо Пакистан, либо Афган. Скорее Афган.
— Это плохо?
— Не очень Тут военных баз — тьма. Я сам живу по эту сторону.
— Ты гражданин Афгана?
— Нет, Силенда. Я же рассказывал. Тут я живу по визе.
— А чего боишься?
— Правительства. Я же занимаюсь контрабандой. Продаю оружие запрещенным группировкам, с талибанами не контачу, а здесь они все равно, что правительство. Да ладно. Тюрьма все же лучше, чем преисподняя.
— Что у меня с рукой?
— Перелом. Я затянул и к палкам привязал, и ногу твою тоже перемотал, чтобы кровь не застоялась. Так что потерпи. Я больше всего боялся за твой позвоночник, у тебя вся спина синяя.
— Цел, как ты думаешь?
— Ты же шевелишься. А ночью так мне жару задал. Еле удержал тебя, как ты метался.
— Андрей?
— Что?
Парень склонился над ним, с жалостью глядя в разбитое обросшее лицо с красными воспаленными глазами.
— Спасибо тебе, Андрей.
— Да ладно тебе.
Андрей наклонился ниже и стал помогать ему сесть, потом закинул его руку за плечи и стал подниматься, стараясь причинить как можно меньше боли. Но все равно Никитин не смог сдержаться, коротко вскрикнул и обвис. Всклокоченная голова его безвольно свесилась к плечу парня.
— Вот два партизана, — буркнул тот, подтаскивая друга выше. — Вперед, на Берлин.
Он пошел, шатаясь под ношей, голодный и ослабевший.
— И в огне мы не тонем, и в воде не горим, — хрипло говорил он бубнящим тоном. — Вот мы какие герои.
Он выбирал тропинки поровнее, старался не сильно трясти, но ноги его подгибались сами собой, и он не выдержал, осторожно опустил тело на траву и камни, и сам рухнул рядом, упал без сил, лицом вниз и застыл, шевелясь только от тяжелого дыхания.
И сквозь свои собственные хрипы он услышал рокочущий гул пропеллера.
— Что это? — он говорил вслух, поднимаясь на локте. — Мотор, что ли? Вертуха?
Андрей сел, подтянул ноги.
— Люди, — он глупо улыбнулся. — Люди! Эй! — он вскочил и бросился вперед, не отрывая взгляда от зависшей над головой железной стрекозы. — Эй!
Он замахал руками, потом полез за пазуху и вырвал оттуда маленький черный пистолет.
— Эй, — он начал палить в воздух, и палил до тех пор, пока вертолет лениво развернувшись, не стал удаляться. Тогда вскочив на огромный камень, Андрей стал стрелять уже прицельно, с яростью. — Мать твою! Стой!
Вертолет, холодный и недосягаемый, уплывал все дальше в синем просторе, и ничто человеческое не трогало его.
— Сволочи! — Андрей чуть не плакал от злости, и нажимал и нажимал на спусковую собачку. Последняя гильза звонко ударилась о разлом гранита под ногами, и Андрей, сделав еще пару сухих нажатий, швырнул пустой пистолет в сухую траву.
Он стоял, ссутулившись от безысходности, с обвисшими руками, и даже ругательства не шли ему в голову.
Потерянный и убитый, вернулся он к Никитину. Тот лежал в той же позе, в которой его оставил Андрей, и только смотрел на него воспаленными, мутными от жара глазами.
— Кто стрелял? — сипло спросил он и закашлялся, закричав от боли.
Андрей упал рядом с ним на колени и стал приподнимать его.
— Так легче?
— Да, спасибо. Кто стрелял?
— Я.
— В кого? — Никитин говорил глухо и тяжело.
— В утку.
— В утку? Здесь нет уток, Андрей… Что…
— Теперь есть. Все будет хорошо, Костя. Мы выберемся. Еще не вечер, правда?
…И снова Андрей пошел, сгибаясь под тяжестью бессознательного тела. Он шатался и брел, брел, уже не выбирая дороги. Он опускал тело, падал рядом, потом снова вставал и брел, брел, таща свою грузную ношу, давившую на него камнем. Он ничего не соображал, ничего не хотел и только удивлялся, как еще может жить и дышать.
А внизу по широкой дороге ехал зеленый внедорожник. Ехал он медленно, явно кого-то ища.
