Андрей увидел его, но уже не стал кричать, просто выпустил руки Никитина, и, не думая ни о чем, остался стоять, разбитый, обросший и ободранный. Машина приближалась, росла в размерах, но вместе с тем расплывалась, скрывалась за пеленой. Мутная и туманная, она остановилась, беззвучно, как в мираже, открылись дверцы, показались люди в форме афганских пограничников. Тогда Андрей поднес руки к глазам, желая протереть их, шагнул вперед и грохнулся в обморок, первый раз за всю свою жизнь.
Очнулся Коренев, трясясь в кузове грузовой машины. Он лежал, вытянувшись во весь рост на мешковине, и над головой подрагивал брезент.
— Андрей, — голос Никитина был слабый, с придыханием.
Тот повернул голову и увидел друга, перевязанного, с лицом, смазанным зеленкой и залепленным пластырем.
— Жив?
— Жив.
Андрей глупо улыбнулся.
— Это Афган, слышишь? И мы у военных. Правительственные войска. Талибаны.
Андрей улыбнулся еще глупее.
— Возьми.
Рука Никитина, сжатая в кулак, потянулась к нему, дрожа от тряски. Подчиняясь чужой воли и ничего не желая, Андрей протянул свою руку, раскрытой ладонью вверх, и ладонь Никитина легла в нее и тут же сжала его податливые пальцы. Андрей ощутил пальцами кожаную обложку, и удивление было первым чувством, появившемся в его измученном рассудке.
— Что это? — промямлил он, едва ворочая шершавым языком.
— Внешний паспорт. Мой.
— А ты? — рот Андрея никак не наполнялся слюной, и язык шевелился с трудом.
— Пока буду молчать. А там разберусь.
— У тебя же фотография.
— Сойдет. Мы с тобой сейчас ни на кого не похожи, все ряхи в пластыре.
Андрей, еще плохо соображая, рывком сел на мешковине и вдруг разом ожил.
— Ну, ты даешь… мент! — он расхохотался, хрипло, с кашлем.
Из Кабульской больницы он вышел через два дня и, не появившись в Российском посольстве, прямиком отправился в камеру хранения северного вокзала, взял там две своих сумки: одну дорожную, вторую спортивную, через плечо, раскрыл дорожную, достал еще одну куртку, уже зимнюю, пошарил в карманах, достал деньги в смятых пачках, расплатился и, забрав сумки, ушел.
В Кабульском коммерческом банке он давно уже арендовал сейф, и сейчас забрал оттуда небольшую коробку, упакованную в целлофан. Взяв номер в дешёвой гостинице, которую занимали арабы и пакистанцы, он бросил у самой двери обе сумки, сел на койку, и привычно стал распаковывать коробку. Никелированной браунинг лежал там на толстой пачке зеленых долларов.
Андрей поглядел на все это, и острый приступ тоски сжал его грудь. Медленно взяв оружие и небрежно бросив коробку с деньгами рядом с собой на койку, он снял предохранитель, посмотрел в черное дуло долгим взглядом и так же медленно поднял револьвер к виску, постоянно сжимая и разжимая рукоятку.
Наступала ночь. В окнах тушили свет. И только одно из них продолжало гореть. Администратор гостиницы, толстый низкорослый таджик со вздохом подошел к двери и вкрадчиво постучался. Этот номер взял белый, единственный белый за всю многолетнюю службу этого человека.
Никто ему не ответил, и человек постучал вновь.
Окно горело. Черный силуэт за ним подносил к голове револьвер.
Человек за дверью стучал и стучал, пока там, внутри номера не грохнул выстрел. И везде, даже в коридоре, резко погас свет.
На следующий день, утром, Андрей в наглаженном костюме и начищенной обуви легко нес небольшой чемодан, направляясь к входной двери здания аэровокзала.
— Господин Рутсон? По визе? — говорил молодой таможенник, беря паспорт Андрея. — Государство Силенд? О. Европа?
— Да. Небольшое северное княжество.
Оба они говорили на страшном английском и тем не менее понимали друг друга.
— Княжество? Хорошо. Временное проживание в Лашкаргахе? Чем занимаетесь?
— Бизнес. Скупаю хлопок. В Лашкаре — центр первичной обработки хлопка.
— Очень хорошо. Бизнес — это очень хорошо. Он развивает нашу страну. Идите. Счастливого пути. Все хорошо.
Все хорошо. Андрей улыбнулся одной половиной лица и пошел на летное поле.
Часть 4
Олег Коренев собирал в небольшую кожаную сумку учебники по праву и конспекты. Лекция по расписанию была последней, и студенты по одному и группами облегченно покидали аудиторию.
Марина Золотарева подошла к нему и села на освободившееся сидение напротив.
Была пятница, и родители Марины ждали их к обеду.
— Сразу пойдем ко мне? — проговорила вопросительно девушка.
У нее были длинные, прямые, крашенные в коньячный цвет густые волосы, хорошая тонкая фигура и круглое лицо с бледной кожей, необычной формой тонких губ, вздернутым носом и зелеными, слегка скошенными к вискам, глазами. Она не курила, не материлась, не пила. В студенческих вечеринках она не участвовала, считалась домашней и некомпанейской, как, впрочем, и Олег. Они подходили друг другу.
— Да. Я дома сказал, что задержусь.
— Только не обижайся, пожалуйста, если папа скажет какую-нибудь бестактность. Я тебя предупредила, — голос у нее был тихий, печальный. И еще у нее была привычка вздыхать после каждой фразы, тихо и неосознанно.
— Не обижусь. Я вообще редко обижаюсь.
— Это я уже заметила, — Марина ободряюще улыбнулась, погладила кисть его единственной руки, застегивающей молнию на сумке. Вторая, протезная, мертво лежала на парте, согнутая в локте. — Помочь?
— Уже.
Олег поднялся, длинный и худой, и протез вытянулся, легонько стукнув его по бедру. Правой рукой он закинул сумку за плечо и поразительно стал похож на своего старшего брата, когда тому было 19 лет.
— Пошли? — полу спросил, полу позвал он, и Марина поднялась, тоже закидывая за спину маленькую женскую сумочку и беря с сидения пластиковый пакет.
Олег протянул руку, взял у нее пакет и переложил его в затянутую перчаткой телесного цвета кисть протеза. Кулак того сам собой сжался, и Марина поневоле не отводила от него глаз.
— Не могу привыкнуть. Вот придумают.
— Еще покруче есть. Почти что своя рука.
— Дорого, наверное?
— Машину дешевле купить. Идем.
Они вышли последние и, не торопясь, пошли по аллее к решетчатым воротам.
— Я читала про протезы на датчиках. Сплошная электроника, — продолжала разговор Марина, и уже то, что самолюбивый Олег говорил с ней на такие темы, показывало, как они были близки. — Интересно, у нас в Москве такие есть?
— Есть. Я пока не хочу… Там, понимаешь…
