— А вы поконкретней не могли бы? — Никитин посмотрел на него, оценивая его напор.
— Могу. Я все могу. Вас, кстати, как величать? Типа: имя, отчество?
— Ну, типа не знаю, а звать меня Константин Григорьевич. Да мы с вами знакомы, Федор Матвеевич.
— Это откуда же?
— Я следователь прокуратуры, Никитин, помните? Три года назад…
— Вон оно что. Не признал. Живы, значит. А я слышал, вас кокнули.
— Да нет, ошибочная информация.
— Не знаю, не знаю. Не мне вам желать смерти. Следователь, значит. Значит, вы знаете. То есть, помните. То есть…
— Я все помню, Федор Матвеевич.
— Так вот. Я вот, по глупости… Ну, не враз. Выпить бы.
Ольга внесла бутылку водки, две рюмки и тарелку с резаной кружочками копченой колбасой, поставила все на журнальный столик, снова ушла и принесла в двух тарелках хлеб и соленые огурцы.
— А что с нами не выпьешь, хозяйка? — спросил Золотарев.
— Я не пью.
— Сейчас все не пьют из мелкой посуды.
Никитин пересел с дивана во второе кресло.
— Давай, паренек, — посмотрел на Олега гость. — Бери вон табуретку, — он показал на пуфик, — и присаживайся ближе.
Никитин посмотрел на юношу.
— Будешь?
— Нет. Спасибо, — Олег ответил поспешно.
— Что так? — спросил Золотарев с интересом.
— И без того дури много.
— Хм. Ну раз так, как хочешь.
Никитин поставил в ряд две рюмки и налил водки: себе только половину.
— Что, трезвенники все сплошные?
— Да. Выпьем за взаимопонимание?
— Вот это конкретно. Выпьем. И чтобы все у нас сладилось.
Никитин выпил молча, с отвращением, потом быстро взял кружочек огурца и начал торопливо жевать, чтобы перебить горечь.
— Вот и славно, — Золотарев опрокинул рюмку в рот одним махом, протер пальцами губы и неторопливо стал жевать колбасу. — Как пробирает, отрава. Прямо в жилах горит.
— Да, крепкая.
— Вот именно. И идет легко. Умеют же делать. Так значит вот что, сват, дело у меня, значит, такое. Твой-то, кто он тебе приходится?
— Братишка.
— Пусть так. Ты послушай лучше. Я вот с дуру рассказал ему, что дочку мою, значит, Маришку, изнасиловали тогда, помнишь, что ли? В 2003 году. В декабре.
— Я помню…
— Вот так. Ляпнул я, а парень-то с гнильцой оказался, и в кусты. Бросил ей подачку в виде кафешки нашей и слинял. Вот, типа, какой я герой.
Олег весь подался к ним и тут же откинулся назад.
— А дочка моя так заболела даже, как переживает. За что, за что, скажи мне, такое? — Золотарев подался к Никитину. — Скажи, чем мы провинились?
— Вы не правы, Федор Матвеевич, — заговорил наконец, слегка покраснев, Никитин. Он очень старался не поддаться хмельной резкости. — Ваша дочь чудесная девочка. И очень мужественная.
— Да какого мужества тут хватит? Привела домой жениха, а тут такое. Она же долго и с парнями встречаться не могла из-за этого случая. А тут встретила, полюбила, а я ей всю жизнь, типа, испортил. Что же мне сейчас делать, по-вашему? В петлю лезть?
Никитин посмотрел на Олега. Тот не двигался, низко склонив голову к полу.
— Значит, так вот, сынок, пока все хорошо, ты, типа, это, жених, значит. Конечно, у меня фирма своя, успешный бизнес, дочка единственная, значит — жилплощадь, и все хорошо, да? А как узнал про нашу беду, типа, и в кусты от нас, правильно? Так значит? Моя Маришенька, кровиночка моя, уже и не про вас? Да сам-то ты, сынок, тоже, типа того, с брачком, — Золотарев жевал, усердно налегая на колбасу.
— Знаете что, Федор Матвеевич, — начал Никитин поспешно. — Давайте все обсудим спокойно.
— Я вот этого и хочу… Я…
— Зачем вы пришли?
— То есть как? Так ведь… Дочка моя… это… плачет все.
— Это понятно. Какая у вас была конкретная цель?
— Да это, конкретной-то цели у меня и не было. Я так пришел, в глаза ему посмотреть. Кстати, кафешку мы и вернуть можем, не нуждаемся в подачках. Просто, обида у нас всех на него, вот что. Дочка-то у меня единственная. Как солнышко.
— Это понятно. У самого вон два солнышка таких растут, сынишка — третье, да вот он, Олег — звезда первой величины.
— Да, семья не маленькая. Особенно для Москвы.
— Ну да.
— Вы вот что, мужики, обсудите тут все без меня, покрутите, типа, со всех сторон. А потом придете к нам домой и все расскажите. Договорились?
— Хорошо.
— Он вот, Олег, значит, знает, где мы живем. И вот я вам что скажу. Не дело это, девушку так бросать, особенно из-за ее беды. Вот так.
Он поднялся, тяжело, как с грузом и пошел к выходу, уже не глядя на хозяев. Никитин, к которому вернулся его обычный цвет лица, быстро догнал его, чтобы закрыть дверь.
— Ты это, слышь, телефон мой запиши, — сказал ему Золотарев, собираясь обуваться.
Никитин взял с полки шкафа свой мобильный телефон и включил его.
— Скиньте дозвон.
Золотарев достал из кармана пиджака свой телефон и приготовился набирать.
— Говори свой.
Никитин продиктовал номер, повторил и стал ждать, когда высветится сигнал вызова.
— Все готово. Этот?
— Да, он. Значит все, утрясли? — спросил Золотарев, когда Никитин выключил и убрал телефон.
— Это не мне решать.
Золотарев посмотрел на дверь гостиной.
— Ты же, как старший, уж повлияй. Стал бы я бегать за ним, кабы другие были. А то ведь никого. Нам, конечно же не к спеху, только дальше хуже. Я вон нашел в фирме одного, вроде ничего парень: и с виду, и рост есть А у него там гражданский брак обнаружился. Твой-то в этом плане не слабый? Типа юбочник?
— Вроде нет.
— Что, не больно общаетесь?
— Он уже взрослый. Но мы ладим прекрасно.
— Понятно. Пока, что ли?
— Пока.
— Рад был познакомиться.
И он ушел. А Никитин, вернувшись, сел на диван, рядом с Олегом, который продолжал сидеть в той же позе.
— Ну, что скажешь? — спросил он, хлопая парня по колену.
В комнату вошла Ольга.
— Ушел уже?
— Ушел.
— Какое счастье. Убирать?
Никитин кивнул. Ольга взяла тарелки и бутылку, и вышла, оставив мужчин одних. В дверь, тем временем позвонили, и она пошла открывать девочкам, вернувшимся из школы.
