В приемной был народ, но мы прошли без очереди.
— Кровотечение! — выдохнула я, и Леночка вскочила с места.
— Немедленно на УЗИ!
Картинка на экране Леночку расстроила.
— Восемнадцать недель, отслойка плаценты. Матка в тонусе. Срочная госпитализация.
Леночка набрала шприц и выстрелила в воздух тонкой струей.
— Это но-шпа, она снимет спазм, а ты постарайся расслабиться и хоть немного успокоиться.
— Что со мной? Почему отслойка?
— Отслойка плаценты происходит по ряду причин. В твоем случае это могут быть резкие движения, физические нагрузки, сильный стресс, — она подробно описала мне опасность положения, — Полежи, а я пока тебя оформлю.
Я покачала головой:
— Не оформляйте, я не лягу.
— Почему? — удивилась она.
— Больница для меня — устойчивый стресс и жуткие воспоминания, — тут я с надеждой посмотрела ей в лицо, — Отпустите меня, а я дам слово соблюдать режим!
— Тебе придется лежать не день и не два.
— У меня получится, я справлюсь, только отпустите!
С минуту она обдумывала мои слова, потом протянула мне чистый листок:
— Пиши отказ от госпитализации. Вернешься домой, сразу ляжешь в постель! Я буду приходить к тебе после работы, ставить капельницы. Этот список, — она достала еще один лист и размашисто написала на нем с десяток наименований, — отдашь мужу. И помни: будешь лежать — сохранишь ребенка, будешь прыгать — и никакие таблетки тебя не спасут.
— Я выношу! Я буду лежать! Вы только помогите! — я осеклась и замолчала.
Дальнейшая жизнь без этого малыша уже не имела значения. Я жила встречей с ним, и не было в мире сильнее желания, чем выносить это крохотное существо, спасти от страданий. Одно я знала точно — в больницу мне нельзя. Нужно возвращаться домой и пытаться самой все исправить. Я верила, что сумею защитить ребенка лучше любого из врачей. Что-то диктовало мне порядок действий, и я слепо верила чутью.
Увидев слезы, Леночка достала валерианку:
— А вот это ты зря! Тебе совершенно нельзя волноваться. Будешь нервничать — потеряешь ребенка!
— Я успокоюсь!
— Обещаешь?
— Буду как слон.
— Только не ты! — улыбнулась она, — Ладно, зови супруга, будем инструктировать.
Пока я лежала на кушетке, Леночка что-то внушала Антону, тот послушно кивал и бросал на меня тревожные взгляды.
— А теперь потихоньку встаем и медленно идем к машине! — Леночка помогла мне подняться, довела до двери и передала в надежные руки Антона, — Берегите ее! Не давайте ей бегать!
Она открыла перед нами дверь:
— И никаких, ты слышишь, никаких волнений!
И потянулись дни тотального покоя. По узкой дорожке я шла вслед за Леночкой, шаг за шагом продвигаясь на свет. Диета, капельницы, тонны валерианки помогли мне пройти весь туннель до конца, до первых, едва различимых толчков детской ножки, стабильных анализов и образцовых показателей УЗИ. Беременность вновь потекла по привычному руслу, я снова научилась улыбаться, а Леночка сообщила, что плод перевернулся и занял положение вниз головой.
Каждую ночь я видела один и тот же сон, будто держу на руках белокурого мальчишку, он прижимается ко мне и тихо засыпает. Когда на очередном ультразвуке мне сообщили пол ребенка, я просто ответила:
— Знаю.
Малыш резвился по ночам и отсыпался днем. Иногда он икал, и живот мой ходил ходуном, словно мяч в руках озорника. Окна в нашей квартире не закрывались ни на миг, и в крещенский мороз на Алису с Антоном было жалко смотреть. По вечерам мы гуляли по парку, строили планы на будущее и, запрокинув головы, ловили падающий снег. По Леночкиной команде я колола себя в живот, сдавала анализы и свято блюла режим питания.
Родня вокруг меня водила хоровод, угодливые преданные лица сопровождали каждый мой шаг. Чем ближе подходил момент истины, тем заботливей становился Антон. Живот вовсю тянуло вниз — малыш уже страстно мечтал появиться на свет. Его состояние передалось и мне — уже не терпелось поднять его на руки, прижать к себе, заглянуть в эти синие глазки. Зося, мой верный товарищ и лечащий врач, получив очередной пинок, перебиралась с живота на грудь, включала песенку о том, что все будет пррекррасно, и уводила в мир тепла и неги.
— Когда рожаем? — Леночка задумчиво смотрела в календарь.
— Уже пора?
— Давай-ка в среду — моя бригада будет на дежурстве.
— Хотите стимулировать?
— Так будет удобнее. И срок у тебя подходящий.
— В котором часу приходить?
— Подходи к семи. Уколем в восемь, а к утру родишь.
После разговора с Леночкой я вернулась домой и перегладила пеленки, потом взялась за распашонки, а когда гладить стало нечего, поплелась на кухню готовить обед. Антон привез Алису из школы, прошел на кухню, сел за стол:
— Налей-ка чайку.
— Может, поешь?
— Пока не хочу, — он помолчал, дождался чая, отпил из кружки, снова помолчал, — Как самочувствие?
— В среду рожаем.
— Я тоже?
— А ты собрался соскочить?
— Могу поучаствовать, если допустят.
Антон отодвинул кружку. По его лицу пробежала тень.
— Стройка, похоже, затягивается до весны. С двумя детьми мы здесь не поместимся. Придется ехать к матери.
— И жить у нее до весны? — огорчилась я.
— Да, раньше весны они дом не сдадут, — вздохнул Антон, — А у матери три комнаты… она в них мается одна.
— Она хоть в курсе наших планов?
— Конечно, в курсе, даже комнаты подготовила: одну для нас, другую — для Алисы.
— Ну, вы и жуки! — поразилась я, — Все без меня решили!
— А вот и нет! — произнес Антона очень серьезно, — Если захочешь, останемся здесь.
— Сам знаешь, здесь даже кроватка не встанет.
Я обвела глазами кухню, будто надеялась, что за моей спиной раздвинутся стены, и квартира увеличится в размерах.
— Ну, что решаем? — выдохнул Антон.
— Поехали, но только под твою ответственность!
— Ну, ты ж меня знаешь!
— В том-то и дело!
Ровно в семь в частичной боевой готовности, но с решительным видом я переступила заветный порог. В приемной было тихо и пустынно, за окнами снег изливал синеву, тусклые лампы светили совсем по-больничному: уныло и тревожно. Как только я вошла, мой живот неистово задергался, давая знать, что наперегонки с акушерами ребенок стремится на волю.
