— Сегодня я вынесу только помойку, а в субботу приеду и вымою пол.
— Спасибо тебе, дочка, — вздохнул Олег Петрович, — Мы с Митькой договорились пойти в магазин, а теперь он не хочет вставать. Уговори его, пускай пройдется.
Я бросила мешки, решительно толкнула дверь Митькиной комнаты.
— Что, так и спит?
— Спит, дочка, спит. Когда мерзнет, я ему грелку кладу, вот только никак не согрею. А в магазин он идти не хочет и вставать тоже не хочет, — устало констатировал Олег Петрович, — А что же ты свет не включаешь?
Он щелкнул выключателем, и комната выскочила из небытия, словно поезд из тоннеля.
Бесформенная груда одеял, серый ворох белья, пара подушек, две грелки в ногах и Митька где-то в самой глубине.
— А ну, вставай, паршивец! Отец болеет, а ты тут дрыхнешь!
Я откинула плед, но под ним оказалось тяжелое верблюжье одеяло. Митька спал, накрытый с головой, виднелись только светлые свалявшиеся кудри, такие странные, такие неопрятные…
— Вставай, ты слышишь! — я резко дернула за одеяло.
Комната вздрогнула и закачалась, в ушах что-то звякнуло, воздух сделался густым и неподвижным, таким неподвижным, что вдохнуть его не было сил — Митька лежал на животе, уткнувшись носом в подушку. Лицо его было застывшим и черным.
— Олег Петрович! — прошептала я, — Почему он у вас такой черный?
Послышался сдавленный крик, Олег Петрович схватился за сердце.
Я присела на корточки, чтобы послушать Митькино дыханье, и на подушке увидела бурые пятна. Некоторые были настолько плотными, что не просачивались внутрь и холодно блестели на свету.
Виски сдавил кромешный гул, а сверху куполом накрыл поток:
«Надо вызвать врача! Он проведет реанимацию… Да какой, к черту, врач — с таким черным лицом не живут…. Но должен быть какой-то выход! Чушь! Митьке никто не поможет! Никто его не отмоет! А может, промыть ему кровь? Поставить капельницу? Господи, я кажется, схожу с ума… Нет, просто запуталась… В голове все стучит и стучит… Не знала, что мысли так могут болеть! Какая же больнее всех? Ах да, кажется, эта… Похоже, Митька мертв… и мертв давно…»
— Мертв! — прошептала я и начала оседать.
Пепельное лицо Олега Петровича уже уплывало в дрожащий тоннель, когда я крепко ухватилась за кровать.
Нет, не могла я, не имела права терять сейчас сознание — у старика за спиной два инфаркта, еще один его добьет.
— А я все грел его, только согреть никак не мог! — Олега Петровича мелко трясло, гримаса боли исказила рот.
Я подхватила старика под локоть:
— Дышите, Олег Петрович, дышите! Сейчас мы выйдем из комнаты, вызовем скорую… Вы только дышите!
В прихожей он начал стенать и метаться:
— Ну, где же врач? Где скорая? Где эта чертова советская медицина? Вот увидишь — никто не приедет! Им наплевать на нас! Они к таким, как мы, не ездят!
Он все кричал и вырывался, а я все тянула его за рукав, подальше от Митькиной комнаты и все твердила, как заведенная:
— Туда нельзя! Не нужно возвращаться!
Наконец, мы вошли в кабинет, я отыскала телефон и набрала 03.
Пока я говорила с оператором, Олег Петрович метался из угла в угол. Он рвался что-то предпринять, кричал… размахивал руками…
Я повесила трубку, усадила его на диван:
— Когда вы разговаривали с Митькой?
— Сегодня утром.
— И он отзывался? — я пыталась понять, когда, в какой момент Митька перестал отвечать.
— Еще мы разговаривали днем. Я приносил ему поесть.
— А он?
— А он не захотел, — Олег Петрович молитвенно сложил ладони, — Сходи к нему, дочка, посмотри, может помощь нужна? Не хочешь? Боишься?
— Побудьте у себя, я сделаю, что нужно.
Я подошла к дверям, и тут мне в ноздри ударил тугой отвратительный запах. Сначала я подумала, что Олег Петрович совсем не моется, но принюхавшись, поняла — вся квартира пропитана этим странным сладковатым душком. Кажется, в тот момент я осознала его природу, но думать о ней не решилась — уж больно страшной показалась мысль.
Я вышла в прихожую, отыскала там сумку, нащупала мобильный телефон, прошла на кухню, набрала Алину.
— Алло, — ответила она.
— Ты где? — спросила я без предисловий.
— Я дома. Только что распаковалась.
Похоже, мой голос ее напугал. Как сообщить? Открытым текстом говорить нельзя — в дверях мечется испуганный насмерть старик, и он еще верит, на что-то надеется. Что будет, если он узнает правду? Как поведет себя его больное сердце? Нет, лучше я дождусь врача. К нам обязательно приедет кардиолог… я это знаю… знаю точно … я снова обманула скорую… как в прошлый раз… когда все были живы…
— Я у отца, — произнесла я жутким шепотом, — Все очень плохо.
— Он жив? — голос в трубке дрогнул и погас.
— Он — да.
— А Митя?
— Нет.
— Сейчас приеду! — коротко ответила Алина.
Я посмотрела на часы и набрала домашний номер. Трубку сняла Марго, и я заговорила по-английски: попросила отпустить домой Оленьку, присмотреть за детьми. Я даже не догадывалась, что Марго варит детям какао и говорит со мной по громкой связи.
Сбиваясь и путаясь, я объяснила ей причину…
Раздался звон разбитого стекла, истошный крик… и на том конце провода Марго подхватила обмякшую Алису.
За моей спиной зашаркали тапочки, и я вернулась в зловещий кошмар с едва живым отцом и абсолютно мертвым сыном.
Олег Петрович шел, заламывая руки и проклиная нашу медицину. Что я могла ему сказать? Объяснить, что за окном бесконечный час пик? Что скорая таранит пробки? — Увы! Я могла только ждать и молиться, чтобы число покойников оставалось прежним.
В дверь, наконец, позвонили.
— Здравствуйте! Скорая помощь! — в дом вошла приятная женщина, лет сорока. Она втянула носом воздух и покачала головой:
— Куда идти?
Я указала на страшную дверь.
Едва взглянув на Митьку, врач констатировала смерть.
Следующие несколько минут она задавала вопросы, что-то искала на теле.
— Что вы ищете? — спросила я.
— Следы насилия, — ответила врач, изучая Митькину голову.
— Отец говорит, они общались утром.
— Исключено! — врач снова покачала головой и указала на трупные пятна.
— Где телефон? Я вызову милицию.
— Зачем милицию? — удивилась я.
— Пятна крови на подушке я не отношу к криминальным — скорее всего произошло кровоизлияние в мозг, а вот по возрасту покойник подпадает под следствие. Я оставлю вам маску и перчатки, вдруг милиция захочет осмотреть…
