— На прерывание? — спросила медсестра.
— На прерывание.
— По коридору и направо.
Я проследовала заданным курсом, свернула за угол… и оцепенела: десятки бледных женщин в ночных рубашках и цветастых застиранных халатах жались вдоль стены. Одни мучительно вздыхали, другие топтались на месте.
Дверь распахнулась, послышался крик «Расступись!», и санитарка вывезла каталку.
Серая простынь, впалые щеки, перекошенный рот да пара измученных глаз. Женщина глухо рыдала в кулак.
— Это та, что без анестезии, — послышалось справа.
— Да что вы! Здесь все с наркозом!
— Ничего подобного, — второй стол режут живьем, а первый и третий колют.
Мне тут же захотелось вытащить конверт, замахать им над головой и закричать «Я не живьем! У меня договоренность! Кому заплатить?», но очередь хмуро молчала, конвертами никто не размахивал, лозунгов не выкрикивал, лишь головы все глубже втягивались в плечи, а лица становились все мрачнее. За мной уже выстроился целый хвост, когда из операционной вышла тетка в мятом халате, окинула нас презрительным взглядом и закричала:
— Наталья, что за балаган? У нас здоровье не железное. Что вы тут устроили? Всех по палатам!
Я вжалась в стену, уже мечтая попасть за страшную дверь, лишь бы не оставаться на целые сутки.
К нам выскочила бойкая толстуха с плохо прокрашенным пробором:
— По две на каждый стол, остальные по палатам! Доктора — тоже люди, им еще целый день работать. Поживей, мамаши, поживей!
Мой номер был вторым, и я, похоже, успевала, хотя в этой постоянно меняющейся реальности можно было ждать чего угодно. За мной, вся в слезах от скандала с рыжей Натальей, пристроилась субтильная особа. Она шмыгала носом и жалобно ныла:
— Мне нужно домой, у меня ребенок маленький! Я не могу здесь торчать еще сутки.
— Тогда приедешь завтра, — наседала Наталья.
— Завтра тоже не могу — не с кем оставить ребенка, муж только на сегодня взял отгул, — и она снова засопела в платок.
Такой вариант в мои планы не входил. Вот сейчас она попросит уступить ей место, а я бездетная тунеядка, буду просто обязана это сделать, поскольку дома меня не ждет ни орущий ребенок, ни голодный муж, сбежавший с работы, ни пустая кастрюля, ни пеленки, ни страждущий выгула пес. Даже аквариума с рыбками у меня нет! Так что будьте любезны, Вероника Патрикеевна, уступить свое законное место на аборт в пользу достойного члена общества. Я отвернулась к стене, всем видом демонстрируя невменяемость.
Дверь распахнулась, и санитарка выкатила новую каталку. Я проскочила внутрь, не дожидаясь приглашения.
— Халат на стул! Рубашку поднять! Сама на кресло!
— Я?
— Нет, я! — рявкнула тетка в окровавленных перчатках, — Господи, когда же это кончится!
Молодой хорошенький парнишка указал мне на кресло и весело подмигнул.
— Мой конверт… кому его нужно вручать? — зашептала я, навьючивая ноги на козлы.
— Вручать его нужно Анне Серафимне. — улыбнулся он, — Сейчас она подойдет. А вы укладывайтесь, я — ваш анестезиолог. Веночки покажите.
— А наркоз хороший? Я точно засну?
— Даже непременно! И заснете, и проснетесь, и детей еще нарожаете! — он потрогал пальцем вздувшуюся от напряжения вену.
— Спасибо, доктор, много позже, — буркнула я.
— Это уж как хотите! Да вы не стесняйтесь, я не смотрю. Ноги выше, таз вперед, — и он завозился со шприцом.
Надо мной нависло лицо Анны Серафимны:
— Сколько полных лет? Какая по счету беременность? С какого возраста половая жизнь? Инфекционные болезни! Аллергические реакции! — она выстреливала как из пулемета, а я, путаясь в показаниях, мямлила что-то про корь и краснуху.
Анна Серафимна грузно опустилась на стул, придвинула лоток с инструментами, шумно выдохнула и… всадила в меня что-то острое и холодное. Боль стеганула кнутом и растеклась кипящими струями, я взвизгнула и задергала привязанными ногами.
— Анна Серафимна, я еще не вколол! — взмолился мальчик.
— Мне некогда ждать, пока ты вколешь, у меня обход. А девица потерпит, будет знать, как бегать по мужикам!
Мальчик весь напрягся, подобрался и совсем низко склонился над моей рукой. Я выгнулась от боли, но в этот миг теплая удушливая волна подкатила к самому горлу. Я зависла в воздухе, потом просочилась сквозь жидкое кресло. Зрачок зафиксировал фрагменты потолка, осколки бледной лампы. Мгновение спустя мир захлопнулся.
Я плыла лицом вверх, а об мою каталку бились двери, и словно челюсти, выплевывали меня все дальше и дальше. В палате было тихо, где-то сопел плохо закрученный кран, на подоконнике ворчали голуби. Я с трудом повернула голову — за окном рассвело. Шаг за шагом ко мне вернулась реальность: холод грелки со льдом, тянущая боль в животе и странное покалывание в локте. Я вытащила руку из-под простыни, но увидела лишь худое бледное запястье с безжизненной кистью и вялыми пальцами. Я подняла руку чуть выше и обнаружила, что бинт в локтевом изгибе пропитан кровью. Я уложила руку поверх одеяла и закрыла глаза.
Время шло, рука все ныла, не переставая, от грелки разливался неприятный холодок, а в животе кто-то штопором откручивал внутренности. Мне удалось задремать, а когда я проснулась, грелки уже не было, голуби куда-то сгинули, кран безнадежно умолк, и только тетки монотонно судачили про жизнь.
В палату вошла медсестра:
— Хмельницкая, за тобой пришли, но ты полежи, я скажу, что тебе еще рано.
Я замотала головой:
— Пожалуйста, не говорите! Я сейчас встану — мне нужно идти!
— Как знаешь, — удивилась медсестра, — вставай, если хочешь.
Рука не сгибалась — повязка стягивала локоть и не давала толком опереться. Тело противно дрожало. Ватные мысли лезли друг через дружку, мешая сосредоточиться.
— А где моя одежда? — обратилась я в пространство.
— Наверное, у тех, кто тебя привез, — печально изрекла соседка справа.
— И мне придется идти в халате?
— Ну да, внизу тебя переоденут.
С большим трудом я поднялась с кровати, вздохнула, собираясь с силами, и медленно зашаркала к дверям. За мной потянулся бордовый вязкий след.
Женщина с усталым лицом оторвалась от книжки:
— Без пеленки не дойдешь, — констатировала она, уныло глядя в пол.
Я вернулась к кровати, отыскала пеленку, зажала ее между ног, протопала к раковине, смочила носовой платок, опустилась на корточки и начала вытирать кровавые лужицы. Палата притихла, даже тетка в дальнем углу прервала свой заунывный монолог. Словно стая мангустов, обитательницы вытянули шеи и замерли, наблюдая за моим гигиеническим подвигом. Я дотерла последнее пятно, бросила платок в мусорное ведро, помахала теткам забинтованной рукой и вышла из палаты.
