Вначале Бомарше доставили в окружной муниципалитет, где в душном коридоре он прождал с шести утра до двух часов дня, прежде чем его ввели наконец в один из кабинетов. Там он узнал, что арестован по доносу трех подручных Лебрена-Тондю: Кольмара, Ларше и Константини, обвинявших его в том, что он умышленно удерживал ружья за пределами Франции. Бомарше тут же объявил, что дома у него находятся письменные свидетельства, опровергающие эту клевету, но вместо того чтобы отвезти его домой, на ночь его отправили в тюрьму Аббатства, что располагалась за церковью Сен-Жермен-де-Пре.
Однако его слова не остались без внимания. На следующий день, 24 августа, его забрали из тюремной камеры и препроводили домой, где в его присутствии произвели осмотр его бумаг. После этой процедуры его вновь доставили в окружной муниципалитет, где он опять прождал шесть часов все в том же темном коридоре и, наконец, во второй раз оказался в том же самом кабинете. Самолично представив все вещественные доказательства и дав пояснения к ним, он множество раз повторил: «Все чисто, все чисто». Бомарше был настолько убедителен, что власти решили освободить его, выдав соответствующий документ о его невиновности.
В тот самый момент, когда бумагу уже собирались подписать, дверь кабинета распахнулась и в него вошел «темноволосый человек маленького роста, у него был нос с горбинкой и злобное выражение лица»; сев рядом с хозяином кабинета, он принялся что-то шептать ему на ухо. Этот зловещий персонаж был не кто иной, как Жан Поль Марат, «великий, справедливый и милосердный», ему было поручено проверить правомочность освобождения арестованных. Его вмешательство оказалось решающим: председатель Сент-Антуанской секции народного самоуправления объявил Бомарше, что поступивший на него новый донос не позволяет отпустить его на свободу.
Услышав, что его обвиняют в сокрытии каких-то бумаг, Бомарше горячо запротестовал и стал доказывать, что единственными документами, которые он не предъявил властям, были облигации, переданные им на хранение Гомелю и внесенные в опись. Пока собирались проверить эти утверждения, появился новый персонаж, некий Кольмар, чиновник военного министерства и один из авторов доноса на Бомарше. «Этот человек хочет передать 60 тысяч ружей врагам отечества!» — закричал он, указывая пальцем на Бомарше, а когда тот попытался возразить, то услышал в ответ: «Вы поплатитесь за это своей головой». — «Ну и пусть, — в ярости проговорил Пьер Огюстен, — лишь бы только вы не были моим судьей».
После тридцати двух часов, проведенных в муниципалитете, где он смог немного отдохнуть лишь благодаря сочувствию одного из служащих, который вынес ему в коридор матрас, Бомарше был отправлен домой, но вскоре вновь арестован и препровожден в Аббатство. Камеры этой тюрьмы были битком набиты аристократами, которым в первые дни сентября было суждено расстаться с жизнью.
Соседями Бомарше по застенку оказались Лалли-Толандаль, граф д'Аффри, полковник швейцарской гвардии, мадемуазель де Сомбрей и аббат де Буажелен.
«Гражданина Бомарше вызывают в комнату для посетителей!» — неожиданно раздался пьяный голос. Когда два охранника привели его туда, он увидел Ларше, одного из доносчиков, и тот предложил ему: «Продайте нам ваши ружья по семь флоринов за штуку и будете свободны». Бомарше отказался участвовать в этой подлой сделке. «Передайте тем, кто вас послал, что в тюрьме я не занимаюсь коммерцией», — заявил он.
На следующий день, 29 августа, он получил записку от своего племянника Евгения де Мирона: «Вас арестовали по доносу Кольмара. Нам пообещали без промедления заняться вашим делом. Со всей решительностью пишите в комитет, я же оттуда никуда не уйду».
Писать!!! Бомарше вновь занялся любимым делом, а окружающие изо всех сил старались ему помочь: кто-то дал бумагу, кто-то перо, кто-то подставил ему свою спину вместо пюпитра. И пленник написал письмо, в котором пригрозил Национальному собранию, что выпустит мемуар, словно имел дело с прежним парламентом. Да, хотел он того или нет, но он оставался человеком старого режима!
30 августа дверь его камеры снова распахнулась. На этот раз Бомарше сообщили, что к нему пожаловала очень важная персона — генеральный прокурор Коммуны г-н Маню-эль. Этот человек не принадлежал к числу друзей Пьера Огюстена, еще совсем недавно он упомянул Бомарше в числе недобросовестных налогоплательщиков и получил за это по заслугам, как в свое время Гёзман.
«Неужто настал мой час?» — спросил Бомарше у своих сокамерников, но ответом ему было молчание.
Вновь Бомарше привели в комнату для посетителей, где в этот момент находились несколько муниципальных чиновников.
«Кого из вас зовут Манюэлем?» — поинтересовался Бомарше. Молодой человек приятной наружности приблизился к нему и протянул руку для пожатия. В ответ на слова пленника, что ему неловко из-за того, что столь важному лицу пришлось оторваться из-за него от общественно полезных дел, посетитель заметил:
«Первейший долг общественного деятеля заключается в том, чтобы прийти в тюрьму и вызволить из нее невинного человека, которого несправедливо заточили в нее. Кольмар, который донес на вас, уличен в злонамеренности, он исключен из Коммуны и брошен в тюрьму. У вас есть полное право подать на него в суд. Я захотел лично прийти сюда, чтобы загладить перед вами вину за то, как с вами поступили. Выходите, вы свободны!»
Оказаться на свободе благодаря страстному посланию комиссарам Коммуны! Разве эта новая победа не встает в один ряд с теми, что он одержал в других судебных процессах? Правда, на сей раз он рисковал гораздо больше: тогда ему грозила лишь каторга, а сейчас не покинь он вовремя застенков Аббатства, то на следующей неделе был бы казнен.
Интересно, был бы он так же горд собой, если бы узнал истинную причину своего неожиданного освобождения? Увы, своей свободой он был обязан отнюдь не таланту своего пера и не вмешательству племянника.
Чудо совершила Амелия Уре де Ламарине, обеспокоенная арестом любовника, к которому она питала не только нежные чувства. Поскольку г-жа Ламарине частенько обращалась к нему за деньгами и никогда не получала отказа, она решила во что бы то ни стало спасти его. Г-жа Ламарине разыскала Манюэля, с которым была немного знакома, чтобы замолвить словечко за Бомарше, и смогла убедить генерального прокурора в невиновности своего друга: сделать это оказалось тем более просто, что Манюэль был весьма неравнодушен к женским прелестям, а для его посетительницы это был прекрасный повод их продемонстрировать.
Много позже она рассказала своему стареющему любовнику о том, на что пошла ради его спасения, и была немало удивлена тем, что этот не слишком щепетильный в подобных вопросах человек постфактум рассердился на нее за принесенную ею жертву.
Но в любом случае, Манюэль повел себя настолько великодушно, что даже согласился лично сопроводить Бомарше к Лебрену-Тондю, который пообещал выдать последнему паспорт для выезда в Голландию, а также заплатить залог, требуемый правительством этой страны.
Обещание это так и осталось невыполненным, поскольку наступил сентябрь 1792 года, начавшийся резней, страшнее и кровопролитнее которой Париж никогда не знал. Двери тюрем распахнулись для убийц по приказу министра юстиции Дантона; именно на его совести лежит вина за эту новую Варфоломеевскую ночь, жертвами которой стали многие аристократы.
