Эта знаменитая тирада породила на свет «Фанни» Антуана Арно, «Женни» г-жи Риккобони и «Лоретту» Мармонтеля. Влияние этих произведений на пьесу Бомарше бесспорно, поскольку при внимательном чтении одного за другим черновых вариантов «Евгении» в пятом из них обнаруживаем, что перо автора подвело его: вместо Евгении он написал Фанни.
Бомарше казалось, что путем нагромождения неправдоподобных деталей ему удалось обновить старый сюжет, а его авторское тщеславие явно преувеличивало достоинства пьесы. Тем не менее «Евгения» была принята к постановке во Французский театр («Комеди Франсез»), правда, после потребованной цензурой значительной переделки, в результате которой из пьесы были вычеркнуты самые смелые реплики. Поначалу ее действие разворачивалось во Франции, но цензоры усмотрели в описываемой ситуации нарушение французских законов и посоветовали Бомарше перенести действие в Англию. На Британских островах брачное законодательство было не столь строгим, таким образом, натяжки сюжета несколько сглаживались.
Желая во что бы то ни стало увидеть свое детище на театральной сцене, автор согласился на все требуемые от него поправки и при этом ни разу не усомнился, что его «Евгения» будет иметь оглушительный успех. Он самонадеянно предложил дочерям Людовика XV почитать им «театральную пьесу нового жанра», добавив:
«Поскольку это сочинение, детище моей чувствительности, дышит любовью к добродетели и направлено лишь на то, чтобы облагородить наш театр и превратить его в школу нравственности, я счел себя обязанным до того, как с этой пьесой познакомится широкая публика, представить ее на тайный суд моих сиятельных покровительниц. Прошу вас, ваши высочества, уделить мне время, чтобы я мог прочитать ее вам в узком кругу. После этого, когда на спектакле публика будет превозносить меня до небес, самым большим успехом моей драмы я буду считать ваши слезы, коих вы удостоите ее, как всегда удостаивали ее автора своих благодеяний».
Подобная пошлость заставляет краснеть за Фигаро. Ясно, что Бомарше никогда не заблуждался относительно умственных способностей принцесс и действовал по принципу «сам себя не похвалишь, никто не похвалит».
Он не ограничился тем, что предложил послушать свою пьесу принцессам; в выражениях, чуть менее высокопарных, он обратился с подобным предложением и к герцогу Орлеанскому, отцу будущего Филиппа Эгалите.
Читал Бомарше свою пьесу и в доме герцога де Ноая, проявившего к ней интерес; дочь герцога графиня де Тессе так горячо поздравила автора с успехом, что тот не преминул выразить ей благодарность напыщенным письмом, начинавшимся стишком:
Как легко сильным мира сего
Подчинить наши души своим законам!
Один их взгляд покоряет наши сердца,
А любезность — воспламеняет.
А далее на многих страницах автор подробно анализировал свою пьесу, из чего явствовало, насколько она замечательна. Бомарше особенно дорожил мнением герцога де Ниверне. Этот всесторонне образованный вельможа, опытный дипломат и член Французской академии (его приняли в нее, когда ему не было и тридцати лет) прекрасно разбирался в литературе. После очередного чтения «Евгении» Бомарше попросил его высказать свое мнение. Герцогу потребовалась рукопись пьесы и время на то, чтобы сформулировать замечания. Спустя два дня Бомарше получил обратно свою рукопись с подробным сопроводительным письмом, где были перечислены все несуразности, в том числе неправдоподобность характера соблазнителя Евгении, который с легкостью превращался из подлеца в добродетельного господина. Более двадцати замечаний относились к стилю речи персонажей. Кроме того, будучи одним из цензоров «Евгении», именно Ниверне предложил перенести ее действие в Англию, что спасло пьесу от полной переделки буквально за несколько дней до премьеры.
Между тем мало было просто подправить кое-где сюжетную линию, необходимо было изменить сам стиль пьесы, излишне приближенный к стилю парадов. Ниверне указал автору на то, что люди благородного происхождения не изъясняются таким грубым языком, как в его произведении. Бомарше хватило благоразумия прислушаться к критике и немедленно внести в текст соответствующие изменения.
В день, на который была назначена премьера, Бомарше получил письмо от еще одного цензора, некого Марена, человека не слишком доброжелательного, с которым ему предстояло столкнуться в будущем при более серьезных обстоятельствах. А тогда Марен не мог согласиться со следующим утверждением: «Царство естественной справедливости начинается там, куда не доходит справедливость гражданская».
Почти перед самым началом спектакля Пьер Огюстен изменил эту фразу. Смысл ее остался прежним, но форма оказалась более удачной: «Естественная справедливость вступает в свои права там, где бессильна справедливость гражданская». Таким образом, Марен, желавший защитить собственную концепцию правосудия, в результате удовольствовался стилистической поправкой.
И вот наконец, после бесчисленных отсрочек, придирок и волнений вечером 29 января 1767 года занавес «Комеди Франсез» поднялся, открыв взорам зрителей декорации «Евгении»: имение графа Кларендона в английской глубинке. Бомарше так старался быть точным в деталях, что порой это доходило до смешного: например, первое, что сделал актер, исполнявший роль отца Евгении барона Хартлея, появившись на сцене, так это налил себе мараскина из традиционной бутылки с узким горлышком, оплетенной соломой.
Критик Фрерон написал в «Анне литерер» («Литературный год»): «„Евгения“ была довольно плохо принята публикой можно даже сказать, что этот прием выглядел полным провалом; но затем она с блеском воспряла благодаря сокращениям и поправкам; она долго занимала публику, и этот успех делает честь нашим актерам».
На самом деле три первых акта пьесы сразу понравились публике, поскольку уже тогда отличались тем живым слогом, который впоследствии принес славу Бомарше, но два последних, затянутых и слезливых, быстро уничтожили хорошее впечатление от начала. Между первым и вторым спектаклями Бомарше переделал текст двух последних актов.
Талант и очарование молодой актрисы Долиньи, которая позже исполняла роль Розины в «Севильском цирюльнике», а потом роль графини Альмавива в «Женитьбе Фигаро», спасли «Евгению». Публика приняла наконец пьесу, но критика не оставляла ее в покое. Известен весьма недоброжелательный отзыв барона Гримма, назвавшего Бомарше «дилетантом, которому пришла в голову весьма неуместная фантазия вообразить себя писателем». «Я не имею чести знать его лично, — писал Гримм, — но мне говорили, что его самодовольству и самомнению нет равных. Этот человек никогда ничего не создаст, даже посредственного».
Фрерон отказался от присланного ему Бомарше пригласительного билета на спектакль, но он был на премьере и как добросовестный критик обещал посмотреть и переделанный вариант «Евгении». Свое обещание он выполнил, после чего опубликовал вполне объективный отчет, где перечислил как сильные, так и слабые стороны пьесы и отметил, что если первые три акта ее свидетельствовали о драматургическом мастерстве автора, то два последних даже после переделки не шли ни в какое сравнение с ними, то есть мнение критика о «Евгении» осталось неизменным.
