Через несколько лет этот приговор, из-за которого было израсходовано целое море чернил, будет отменен парламентом Экс-ан-Прованса как содержащий ряд правовых несуразиц.
И правда, объявляя недействительным соглашение между Пари-Дюверне и Бомарше, судьи не предприняли необходимых действий, чтобы установить, вследствие чего возник этот документ: злого умысла, хитрости, насилия или ошибки. Бомарше оказывался виновным в подлоге просто по умолчанию, ни в каких документах это обвинение не фигурировало: адвокаты графа де Лаблаша сочли это слишком рискованным.
Намерение судей, присоединившихся к мнению докладчика, не вызывало никаких сомнений, а сам Гёзман заявил следующее:
«Парламент не рассматривал как таковые обязательства г-на Пари-Дюверне, содержащиеся в документе, а, говоря коротко, признал, что текст, расположенный над подписью г-на Дюверне, был сфабрикован без какого-либо его участия; так как г-н Карон не отрицает, что текст этот целиком и полностью написан его рукой, то отсюда следует, что и было признано парламентом, что он и является автором поддельного соглашения».
Это мнение и приговор судей, которые не разбирали факты, а судили человека, преследуемого злым роком и втянутого в тяжбу с могущественным и богатым вельможей, порочило имя Бомарше в глазах общества. К его моральным потерям добавлялись потери материальные.
В связи с тем, что оспариваемое соглашение было объявлено поддельным, нельзя было удовлетворить требования г-на де Лаблаша, основанные на этом документе, о выплате ему суммы в 139 тысяч ливров, той самой суммы, которая, по уверению Бомарше, уже была возвращена им Пари-Дюверне. Тогда судьи нашли обходной путь, чтобы услужить Лаблашу: он не имел расписок на всю сумму в 139 тысяч ливров, но в дядюшкиных бумагах обнаружил расписку на 56 тысяч ливров, которую Дюверне по небрежности забыл вернуть своему компаньону. Это долговое обязательство было признано действительным, причем сумма долга была пересчитана с учетом набежавших за многие годы процентов. К этому еще следует прибавить судебные издержки, целиком отнесенные на счет Бомарше. Итак, затевая процесс, он надеялся вернуть свои 15 тысяч ливров, а в результате сам оказался обязанным выплатить более 100 тысяч, этой разницы было достаточно, чтобы из состояния благоденствия ввергнуть его в состояние нищеты.
Поскольку речь шла о суде апелляционном, судьи распорядились немедленно привести приговор в исполнение, что позволило Лаблашу добиться наложения ареста на имущество Бомарше. Многие другие кредиторы Пьера Огюстена, истинные и мнимые, не замедлили воспользоваться этим и также начали требовать свою долю; таким образом, общая сумма предъявленных Бомарше претензий, видимо, и составила те самые 50 тысяч экю, упомянутых им в мемуарах, направленных против Гёзмана.
В результате дом Бомарше на улице Конде был опечатан, а папаша Карон и Жюли изгнаны из него. Узнав о несчастье, постигшем его близких, Бомарше, в чьи обязанности входила забота об отце и сестре, а также содержание племянников, впал в глубочайшую депрессию, о которой мы можем судить по одному из его писем Сартину, отправленному 9 апреля 1773 года, то есть через три дня после вынесения ему приговора парламентом Мопу:
«Мужество изменяет мне. До меня дошли слухи, что все от меня отступились, мой кредит подорван, мои дела рушатся; мое семейство, коему я отец и опора, в отчаянии. Сударь, всю свою жизнь я творил добро, не кичась этим, и неизменно меня рвали на части злобные враги. Если бы вы были знакомы с моим семейством, то увидели бы, что, будучи хорошим сыном, хорошим мужем и полезным гражданином, я всегда пользовался благодарной любовью своих близких, тогда как извне меня постоянно поливали бессовестной клеветой. Неужто месть, которая преследует меня за эту несчастную историю с Шоном, не имеет предела? Уже доказано, что заключение в тюрьму обошлось мне в 100 тысяч франков. Суть, форма — все в этом несправедливом приговоре вызывает содрогание, и мне не удастся поправить ситуацию, пока меня будут держать в этой ужасной тюрьме. У меня достаточно сил, чтобы пережить собственные невзгоды, но я не могу выносить слез моего почтенного семидесятипятилетнего отца, который умирает от горя, видя, в каком унизительном положении я оказался; у меня нет сил выносить страдания моих племянниц, испытывающих ужас перед надвигающейся нуждой, причиной коей стали мое заключение и возникший из-за него хаос в моих делах. Даже сама деятельная моя натура оборачивается сейчас против меня, мое положение убивает меня, я борюсь с тяжелым недугом, первые признаки коего уже проявляются в бессоннице и отвращении к пище. Смрадный воздух моей камеры разрушает мое подорванное здоровье.
Бомарше».
Не пройдет и года, и впавший в отчаяние человек, написавший это душераздирающее письмо, превратится в самую популярную личность в Европе; он отомстит парламенту Мопу за несправедливый приговор, и месть его будет страшной: после разоблачений Бомарше сей институт прекратит свое существование.
Но борьба, приведшая к удивительному повороту судьбы, не могла начаться немедленно. Еще в течение целого месяца герцог де Лаврильер заставлял упрашивать себя, и лишь 8 марта 1773 года перед Бомарше раскрылись ворота Фор-Левека и он вступил на путь всемирной славы.
Глава 21
СОВЕТНИК ГЁЗМАН ДЕ ТЮРН И ЕГО СУПРУГА (1773)
Находясь в заключении, Бомарше обращался за поддержкой ко многим лицам в надежде исправить свое положение; он просил о помощи г-жу Дюбарри, обещая взамен любые услуги, какие ей только потребуются, маркизу де ла Круа, обосновавшуюся к тому времени в Париже, и, памятуя о тех милостях, коими осыпали его когда-то дочери Людовика XV, послал слезное письмо их первой фрейлине, графине де Перигор.
«Едва успели огласить приговор, как на мое имущество в городе и деревне был наложен арест: судебные исполнители, гвардейцы, понятые, карабинеры завладевают моими домами, разворовывают мои запасы; принадлежащие мне здания натуральным образом захватываются, чуть ли не огонь гуляет по моим владениям. Чтобы заставить меня заплатить тридцать тысяч ливров по роковому приговору суда, в результате коего я потерял сто пятьдесят тысяч из-за недостойной игры судебных исполнителей, именуемой „согласованным судебным преследованием“, на все мои доходы, мебель и дома был наложен арест. Правосудие, наложив свою суровую руку на мое имущество, оцениваемое более чем в триста тысяч экю, заставляет меня ежедневно терпеть ущерб в триста, четыреста, а то и в пятьсот ливров. Такое впечатление, что желание увидеть меня разоренным является единственным чувством, которое движет моим противником. Это чувство так далеко завело его, что возникает опасение, что его пыл нанесет ущерб не только моим интересам, но и его собственным. Каждый день его видели во Дворце правосудия повсюду следующим за судебными исполнителями, словно репей, вцепившийся в собачий хвост, распекающим их и подстрекающим к грабежу; даже его друзья говорили о нем, что он сам становился адвокатом, прокурором и понятым, чтобы доставить мне как можно больше неприятностей.
Оскорбленный, лишенный свободы, потерявший пятьдесят тысяч экю, заключенный в тюрьму, оклеветанный, разоренный, не имеющий больше никаких доходов, без денег, без кредита, знающий, что семья моя находится в отчаянии, что имущество мое подвергается разграблению, не имеющий в тюрьме иной опоры, кроме своих страданий и нищеты, я всего за два месяца из самого блаженного состояния, в коем только может находиться человек, низвергся на самое дно, где одно лишь горе; меня обуревали стыд и жалость к себе».
