Эти соображения были изложены Людовику XVI; тот согласился признать равноправие сословий в плане налогообложения и тем самым косвенно санкционировал новую организацию прованского парламента.
Колебания политики короля в 1788 году отменили прованскую систему еще до того, как она начала работать; новые циркуляры вызвали сильное брожение в умах; жители Прованса решили соединить депутатов от трех сословий.
Сражения шли теперь лишь по оставшимся спорным вопросам: аристократы из принципа настаивали на том, чтобы право заседать на предвыборных собраниях могли иметь единственно владельцы вотчин. Именно на этой важнейшей стадии дискуссий Мирабо явился в Экс.
II
Надо думать, что точка зрения Мирабо была прямо противоположна мнению собратьев по сословию. Будущий народный трибун, чье владение вотчиной было более чем спорным, встал на защиту решения, которое позволяло аристократам заседать в парламенте, исходя из одной только принадлежности к этому сословию.
«Мой приезд спровоцировал взрыв, — писал он Другу людей. — Третье сословие кричит, что я явился его защитить… Аристократия (между нами) сильно испугалась, и хотя я, разумеется, соблюдаю внешние приличия, чтобы показать, что явился сюда не разрушать, мне начинают отказывать в месте депутата — со всевозможными заигрываниями, предупредительностью, официально прося о помощи и союзе, — потому что я не представил доказательств своего положения за месяц до положенного срока».
Его слова подтвердились; Мирабо, кипя злостью на равных себе, пророчески написал своей сестре дю Сайян уже в первую неделю пребывания в Эксе: «Третье сословие преследует меня весьма неосторожными знаками доверия и восторга к самому своему делу, доводя до крайности бешенство аристократов. Никогда еще я не видал более невежественного, алчного, дерзкого дворянства. Эти люди вынудили бы меня стать народным трибуном поневоле, если бы я не сдерживал себя, как мог».
«Эти люди» были его вечными врагами. Это те, кто пятнадцатью годами раньше сплотился против молодого супруга наследницы Мариньянов, а потом, в 1783 году, хотел уничтожить его раз и навсегда, излив на него свой сарказм и презрение; и вот хищный зверь, которого они считали сраженным, вновь вырвался на арену и, потрясая гривой на своей страшной голове, грозил лишить их привилегий во имя свободы.
Очень скоро разразилась война, посредством которой они надеялись окончательно расправиться с неугодным.
Первой реакцией аристократии на «закон о выборах» был отказ присоединиться к общему собранию, состоявшемуся в Эксе в начале января; третье сословие заседало без дворян.
Когда появился Мирабо, прованские аристократы испугались, что он возглавит третье сословие; тогда они в корне изменили свою позицию и согласились с необходимостью предварительного собрания всех трех сословий.
Собрание состоялось в Эксе 21 января 1789 года; его предваряло торжественное шествие по улицам города. Вот как его описывает один из свидетелей: «Мирабо шел в некотором роде между аристократией и третьим сословием, последним из дворян. Своим пронзительным и пристальным взглядом он окидывал толпу зрителей, словно испытывая ее. Правой рукой он опирался на рукоять своей шпаги, а левой обхватил шляпу с белым пером. Его густые волосы, огибающие волной широкий лоб, свисали у ушей тяжелыми локонами. Остальные, собранные на затылке, были вдеты в широкий мешочек из черной тафты, спускавшийся на плечи. В его уродстве было что-то импозантное».
Собрание открылось; аристократы извлекли уложение 1620 года, по которому условием выборности считалось обладание вотчиной. Это было тайное оружие, изысканное вторым сословием, чтобы избавиться от Мирабо, юридические и материальные затруднения которого были всем известны.
Тот потребовал устроить однодневные прения по данному предложению. 23 января Мирабо перешел в наступление:
— Аристократы, не обладающие вотчинами, составляют бо́льшую часть прованского дворянства; они не пользуются ни правами третьего сословия, ни важнейшими прерогативами второго. Они не смогут ни при каком раскладе стать ни избирателями, ни выборными, ни представителями, ни представляемыми. Однако это граждане, и не последние, среди них даже есть люди, чьи имена, прославленные в истории, все еще сияют чистейшим блеском. Большинство из них — наши друзья, и все — наши родственники.
Хотя Мирабо один выступал в защиту этого положения и был уверен в отказе, он снискал себе славу среди народа, сродни той, какой покрыл себя в 1783 году, произнеся речь против Порталиса.
На торжественном заседании штатов Прованса 26 января присутствие Мирабо произвело большое впечатление на присутствующих, однако воодушевление было сдержанным. Мирабо был разочарован; он никогда не рассчитывал на аристократию, но теперь начинал сомневаться и в третьем сословии, находя его вялым, плохо организованным, лишенным малейшей политической сметки. Своему парижскому секретарю молодому Этьену де Кону он написал в тот день исполненное горечи письмо, в котором говорил, что у него нет никаких шансов получить мандат депутата Прованских штатов; хотя он еще надеялся получить его от общего собрания трех сословий.
Однако прованские аристократы назначили Мирабо членом избирательной комиссии, как будто предоставление должности должно было окончательно его нейтрализовать; они действовали с коварным расчетом; доказав, что Мирабо хочет стать депутатом от дворянства, от него можно было отвратить третье сословие.
Собрание, назначенное на 30 января, должно было утвердить соглашение между тремя сословиями.
Спокойствие уже как будто восстановилось, когда Мирабо попросил слова, чтобы произнести речь «о незаконном представительстве прованского народа в его нынешней форме». Несмотря на одиночные протесты со стороны аристократов, ему позволили говорить. В своем выступлении, весьма умеренном по форме, он, приводя неопровержимые факты и веские аргументы, изложил свои претензии к ограничению представительства малым числом лиц, претендующих на личную и корпоративную компетентность в силу принципов, установленных в Средние века; «Справедливо ли, даже в наш век, что два сословия, которые не есть весь народ, главенствуют над народом?»
Во имя этого принципа он требовал откликнуться на пожелания третьего сословия и созвать генеральную ассамблею истинных представителей каждого сословия, чтобы эти собрания избрали депутатов Генеральных штатов. Выступление в собственную защиту имело значительный успех, выходящий за рамки рассматриваемого дела; на следующий же день к Мирабо стали приходить делегации от народа, предлагая свои услуги.
В тот же день Прованские штаты, отказавшиеся поставить на голосование предложение Мирабо, внесли в протокол два протеста по этому поводу; одновременно они отказали Мирабо в праве на ответ, которого он с присущей ему горячностью для себя требовал.
В знак протеста Мирабо отдал в печать свою речь, которую ему не дали произнести. 3 февраля 1789 года ее текст распространялся на улицах Экса:
«Мои предки, изгнанные из бушующего города, сто двадцать лет назад нашли приют в этой провинции… Я не собираюсь отказываться от их принципов на их могилах. Я хотел, хочу и всегда буду хотеть мира. Но я не верю, что долгий мир может иметь иную основу, кроме справедливости, или что революции, уже произошедшей в общественном мнении, можно помешать. В чем же я провинился? Я желал, чтобы мое сословие проявило гибкость и само дало сегодня то, что у него неизбежно вырвут завтра. Аристократы Прованса, взвесьте ваш ответ, Европа ждет. Ибо я верю, что возмущенный народ всегда прав. Его терпение неистощимо, и лишь высшая степень угнетения вынуждает его решиться на сопротивление. Ему неведомо, что, дабы внушать страх врагам, ему было бы достаточно оставаться недвижимым… В любой стране, в любую эпоху аристократы беспощадно преследовали друзей народа; и если, по прихоти судьбы, таковой рождался в их среде, именно на него они обрушивались со всей силой, стремясь внушить ужас выбором жертвы. Так погиб последний из Гракхов от руки патрициев, но, сраженный смертельным ударом, он швырнул прах к небесам, призывая месть богов; и из этого праха родился Марий, великий не столько тем, что истребил кимвров, сколько тем, что поразил в Риме родовую аристократию. Горе привилегированным сословиям! Лучше быть представителем народа, чем дворянства, ибо привилегии закончатся, народ же вечен».
